Появление эсэсовского генерала у старых пивоманов тоже интереса не вызвало, разве что один из них, опираясь на неровный, извилистый посох, пренебрежительно проворчал:
— Опять эти, из СС. Что-то их многовато сейчас появилось в Баварии.
— Скоро они все здесь, в горах наших, будут, — ответил ему седобородый крестьянин в овечьем жилете. — Куда им еще деваться, если русские уже у Берлина?
«А ведь мы могли быть из гестапо, — и себе мысленно проворчал Штубер. — Неужели так уверовали в приход американцев, что перестали опасаться выкормышей Мюллера? Совсем страх потеряли!».
Пиво показалось Штуберу отвратительным: не в меру горьким, отдающим какой-то ржавой прелостью. И все же это было пиво, которому в Альпах поклонялись, как напитку богов. Поставив перед ними кружки, кельнер специально задержался у стола, чтобы они сделали по первому глотку. Таковой была местная традиция: обычно кельнер уходил лишь после того, как посетитель пробубнит что-то насчет того, что пиво сегодня по-настоящему хорошее. И это было правдой: до войны плохого пива в Баварии не варили, просто не умели.
Но сегодня посетители лишь переглянулись и слегка поморщились, заставив кельнера пожать плечами: «А из чего пивоварам варить теперь настоящее баварское пиво?».
— Я так грозно запугивал жандармского лейтенанта важностью операции, которую по приказу фюрера нам предстоит осуществлять в Мюнхене… А что в действительности нам предстоит делать в этом городе?
— Мне казалось, что первый ваш вопрос в этой пивной будет не о Мюнхене.
— Мне, конечно, хотелось спросить о…Гессе, — едва слышно вымолвил он фамилию бывшего заместителя фюрера. — Но понимаю, что вторгаюсь в какую-то слишком принципиальную для вас тему. Поэтому начнем с Мюнхена.
— Кстати, это мой родной город.
— Так вы — баварец? Не знал этого.
«А ведь не исключено, что жандармский лейтенант был прав, — подумал Штубер мелкими глотками постигая пивную горечь Баварии. — Независимо от того, какой операцией мотивирован отлет Шауба из Берлина, на самом деле это был побег. Пусть даже и санкционированный фюрером в виде последней уступки давнему товарищу по партии».
— Мой отъезд из Берлина кое-кто будет истолковывать, как побег личного адъютанта из бункера рейхсканцелярии в один из самых трудных для фюрера дней, — буквально вторгся в его мысли Шауб. — На самом же деле все не так. В сейфах «Коричневого дома»
[92]
и в шкафах кабинета фюрера хранится множество всевозможных документов, писем, заметок, сделанных рукой Адольфа. Теперь все это именуется «личным архивом фюрера», который самим фюрером мне приказано уничтожить.
— Но ведь там ценнейшие документы, почти каждый из которых осчастливил бы любого из исследователей истории рейха.
— В этом можно не сомневаться: осчастливил бы. Но именно поэтому фюрер и приказал уничтожить их. Срочно и безоговорочно.
Какое-то время за столом царило молчание. Штубер был не в восторге от того, что оказался причастным к выполнению столь сомнительного приказа.
— Как считаете, обергруппенфюрер, среди бумаг, подлежащих уничтожению, могут находиться и относящиеся к переправке Гесса в Антарктиду и организации «побега» его двойника в Британию?
[93]
Шауб допил остатки пива и, уже выйдя на улицу, прокряхтел:
— Вряд ли. Коронация Гесса на фюрера Четвертого рейха происходила в такой строжайшей тайне, что, во-первых, никакой писанины в принципе не допускалось, а если какой-то докумен-тишко и возник, его сразу же после завершения операции уничтожили.
— И происходило это в «Коричневом доме»?
— Сначала там, а затем в Храме СС, то есть в замке Вебель-сберг. Но без всякой помпезности, в крайне узком кругу лиц, под клятву на Библии и «Майн кампф» вечного молчания. Ни одного нашего шпиона не готовили ко внедрению в лагерь врага с такой тщательностью, с какой готовили «побег» двойника Гесса — в Англию.
— Невероятно. Мне и в голову не приходило, что англичане вынуждены довольствоваться не Гессом, а его тенью. Хотя замечу, что выглядел весь этот побег как-то не слишком убедительно, — скептически проворчал Штубер, выводя машину за пределы городка.
— В чем же, по-вашему, проявлялась эта неубедительность?
— Слишком уж неожиданным, немотивированным оказался этот побег. Второе лицо в рейхе, ближайший соратник фюрера, обеспеченный и обласканный, в самом расцвете рейха — и вдруг бежит в Англию, чтобы оказаться там в ипостаси презренного пленника, а на родине — в ипостаси еще более презренного предателя.
Личный адъютант фюрера с минуту молча осматривал склоны хребта, вдоль которого пролегала горная дорога. Пейзажи из машины открывались такие, что Штуберу самому хотелось принять обет молчания на весь путь до Мюнхена и предаваться умиленному созерцанию. Но в то же время он понимал, что грешно не воспользоваться случаем. Когда еще выпадет так плотно, тет-а-тет, пообщаться с другом фюрера, с самым приближенным к нему из всех «придворных».
— Амбиции Гесса, по-вашему, не в счет? — некстати как-то прервал молчание обергруппенфюрер. — Второе лицо тем и опасно, что всегда стремится стать первым. И потом, идеологические разногласия; несогласие с курсом Гитлера на противостояние с Англией и с оккупацией германскими войсками Франции..
— В чем же это несогласие проявлялось?
— Мало ли в чем.
— Извините, обергруппенфюрер, за дерзость, но это не ответ. Особенно во время допросов в английской контрразведке. До перелета через Ла-Манш — никаких публичных стычек с фюрером, никакой оппозиционности… За версту чувствуется, что подстава, публичное «зеро» из шпионской рулетки.
