«Так насколько давно?..»
Выбравшись из лощины, всадники стали подниматься по склону следующего хребта.
Хорсривер продвигался вперёд медленно, но безостановочно. Проведя в дороге несколько часов под палящим солнцем, путники остановились у чистого источника, чтобы напоить и покормить лошадей, дать им отдых и отдохнуть самим. В рассеянном солнечном свете жёлтые листья падали на гладкую, как стекло, поверхность маленького пруда. Не все деревья ещё облетели, и их кроны скрывали окрестности. Хорсривер поднялся на вершину холма и долго смотрел вдаль. То, что он увидел, явно удовлетворило его, поскольку, спустившись, он тут же приказал Фаре и Ингри садиться в сёдла.
«Мы на землях Йяды», — догадался Ингри. Он не был уверен, когда именно они пересекли границу её владений; может быть, это случилось вблизи их последнего лагеря. Окрестности внезапно вызвали в нём острый интерес, и он даже готов был простить лесу чёрных мошек. Эти земли нельзя было назвать обширным поместьем, хотя, если бы их растянуть на равнине, подумал Ингри, они по площади не уступили бы небольшому графству. Горы и ущелья, дикие и каменистые, были трудны для передвижения; их красота скорее потрясала, чем очаровывала.
«Да, такова и Йяда».
Разум Ингри всё время ощущал отсутствие Йяды, как язык ощупывает болезненную пустоту на месте вырванного зуба. Всё, что Ингри обнаруживал в себе, было пламенным вторжением Хорсривера. Молчаливая свита короля, состоящая всего из двух человек, казалась Ингри позабытой богами.
Солнце клонилось к горизонту, когда, проехав по очередному ущелью и свернув налево, путники неожиданно оказались на открытой возвышенности. Натянув поводья, они стали оглядывать открывшуюся им картину.
Крутые зубчатые отроги окружали долину примерно двух миль в ширину и четырёх — в длину, ограничивая её в дальнем конце скальной стеной. Долина была плоской и ровной, как поверхность озера. Ближе к возвышенности, с которой смотрели Хорсривер и его спутники, росли высокая трава и пожелтевшие камыши — наполовину высохшее болото. Дальше несколько корявых дубов стояли как часовые на опушке тёмного и густого леса. Даже в разгар листопада косые лучи садящегося солнца не могли проникнуть в эту чащу. Несмотря на то что Ингри от деревьев отделяло достаточно большое расстояние, исходящие от них миазмы несчастья заставили его отшатнуться.
Ингри в ужасе резко втянул воздух и с усилием оторвал взгляд от дубов. Только тут он заметил, что Хорсривер пристально смотрит на него.
— Чувствуешь, да? — поинтересовался граф.
— Да. — «Но что? Что я чувствую?» Будь он волком, решил Ингри, шерсть на нём встала бы дыбом.
Хорсривер спешился и отвязал от стремени древко знамени. Он бросил быстрый неодобрительный взгляд на свою жену, и Фара, смотревшая на него широко открытыми глазами, сгорбилась и потупилась. Хорсривер покачал головой; этот жест, будь в нём больше чувства, выражал бы отвращение; сделав несколько шагов вперёд, Хорсривер вручил знамя Ингри.
— Подержи пока. Я не хочу, чтобы оно упало.
Левое стремя Ингри имело металлический упор для копья; он поднял знамя и вставил древко в предназначенное для него углубление, потом перехватил поводья правой рукой. Его лошадь была слишком усталой, чтобы доставить ему какое-нибудь беспокойство. Хорсривер снова вскочил в седло и знаком приказал Ингри и Фаре следовать за собой.
Тропа зигзагом вела вниз сквозь редкий подлесок. Оказавшись в долине, Ингри был вынужден спешиться, передать знамя Хорсриверу и мечом проложить проход сквозь заросли ежевики высотой в человеческий рост; растения, казалось, обладали не шипами, а острыми клыками. Некоторые их них проткнули даже его кожаную одежду, и продвижение Ингри оказалось отмечено каплями крови из царапин. Добравшись до высохшего болота, Хорсривер снова спешился и развернул знамя.
Древняя бечёвка рассыпалась от первого же прикосновения ножа, и хрупкий холст с шуршанием развернулся. На выцветшей ткани, сотканной из волокон крапивы, стал виден герб дома Хорсриверов — бегущий белый жеребец на зелёном поле над тремя волнистыми синими линиями; в угасающем свете дня это было скорее похоже на серого коня на сером поле над серой рекой, исчезающей в тумане… На этот раз Хорсривер заставил Фару взять знамя. Он пробормотал несколько слов, которые Ингри едва расслышал и совершенно не понял, однако новый тёмный поток, хлынувший от Хорсривера к Фаре, он ощутил. Спина молчаливой — не по своей воле — Фары выпрямилась, словно закованная в латы, подбородок поднялся; только в глазах всё так же плескался немой ужас.
Хорсривер передал поводья своего коня Ингри, а сам взялся за узду вороной лошадки Фары и повёл её между кочек, осторожно выбирая дорогу. Ингри скоро понял почему: всюду проглядывали обманчивые ровные участки — трясина, из которой всадник не смог бы выбраться. Ингри позаботился о том, чтобы направлять коня в точности след в след за лошадкой Фары. Воздух был ещё тёплым, несмотря на то, что от болота тянуло сыростью; когда же путники вступили в длинные тени дубов, словно выползшие им навстречу, их охватил такой пронизывающий холод, что дыхание стало вырываться клубами пара.
Приблизившись к первому из дубов, Ингри решил, что название «Израненный лес» подходит этому месту как нельзя более: огромное старое дерево казалось больным, листья, всё ещё не опавшие с поникших ветвей, не стали сухими и бурыми, а сделались вялыми почерневшими бесформенными ошмётками. Ствол и сучья были искривлены совершенно несвойственным дубам образом, а из болезненных наростов сочилась чёрная слизь.
Из дерева вышел воин. Не из-за дерева, не из-под него; он вышел из ствола, словно откинув занавес. Его кожаные доспехи сгнили от старости. С его копья, на которое он опирался, как старик — на посох, свешивался клок какого-то меха. Светлая борода воина была покрыта засохшей кровью, на теле всё ещё виднелись смертельные раны: удары топора рассекли доспехи, отрубленная рука свисала с пояса, привязанная тряпкой. На проржавевший шлем был надет череп барсука, слепо глядящий дырами глаз, а чёрно-белая шкура, лежащая на шее воина, всколыхнулась, когда тот медленно повернулся, чтобы по очереди оглядеть всех пришельцев.
Ингри только теперь осознал, что в какой-то момент, пересекая болото, они перешли из знакомого мира в другой, где подобные встречи стали возможны; его совпадение с миром материи, доступным смертным глазам Ингри, было всего лишь иллюзией. Фара тоже оказалась способна видеть призрака; её тело оставалось всё таким же застывшим, лицо бесстрастным, но по щекам проложили блестящие дорожки слёзы. Ингри решил не привлекать к этому внимания Хорсривера, чтобы тот не отобрал у Фары и способность плакать, как отобрал способность говорить.
Воин выпрямился и обрубком руки сделал знак Пятёрки, коснувшись лба, губ, живота, паха и сердца, хотя растопырить пальцы на сердце, как следовало бы, не мог.
— Священный повелитель, наконец-то ты пришёл, — сказал он Хорсриверу. Его голос звучал как шум холодного ветра в голых ветвях. — Мы ждали долго.
Лицо Хорсривера напоминало вырезанную из дерева маску, но в глазах стояла бесконечная ночь.
