Наконец Джокол закончил своё невероятно длинное повествование, и дружинники разразились восхищёнными воплями, ещё усилившимися, когда князь осушил чашу. Немедленно раздались требования новой саги и разгорелся шумный спор о том, какой именно, но Джокол, скромно улыбнувшись, отказался продолжать.
— Скоро, скоро! Новая песнь для вас будет готова скоро! — пообещал он, похлопав себя по губам, и с задумчивой улыбкой опустился на скамью.
Теперь пришла очередь кого-то из дружинников; на этот раз сказание не было стихотворным, и, судя по хохоту слушателей, достаточно непристойным, чтобы князь Джокол постеснялся его перевести.
— Ах, — сказал он, наклоняясь к Ингри, чтобы снова наполнить его чашу, — ты становишься не таким мрачным. Это хорошо! А теперь я сложу в твою честь сказание об Ингорри.
Джокол поднялся на ноги; лицо его было серьёзным и сосредоточенным. Снова полились стихи, суровые и временами зловещие, судя по уважительному и даже боязливому вниманию слушателей. Ингри скоро догадался, что Джокол повествует о мошенничестве во время похорон и о том, как Ингри спас от медведя провинившегося аколита и вообще восстановил порядок: его имя и имя Фафы повторялись в каждой строфе. Имена богов также звучали совершенно отчётливо, как, к ужасу Ингри, и слово «колдовской». Судя по настороженным взглядам, которые стали бросать на Ингри дружинники, на диалекте острова это слово значило то же самое, что и на вилдианском…
Ингри с интересом смотрел на Джокола, размышляя о том, каким человеком нужно быть, чтобы на закате увидеть безобразную сцену в храме, а к полуночи превратить её в героическую поэму. Вот это импровизация! Такие сказания ночью у лагерного костра лишали слушателей сна и заставляли вздрагивать от каждого шороха… Судя по звучанию стихов и сопровождающим их жестам, Джокол оказался очень наблюдателен… не то чтобы собственные воспоминания Ингри были такими уж точными. Впрочем, как будто никаких упоминаний о волке не было…
На этот раз, когда Джокол закончил повествование, раздались не восторженные крики, о что-то похожее на благоговейный вздох. Потом началось заинтересованное обсуждение, а из задних рядов, как догадался Ингри, донеслось несколько критических замечаний. Улыбка Джокола, когда он поднял чашу, была лукавой.
После этого воспоминания Ингри о пиршестве сделались отрывочными. Новое угощение и новая выпивка… о желаниях его не спрашивали. Некоторые дружинники расстелили свои подстилки и захрапели на них, не обращая внимания на шум. Ингри подумал, что так же, возможно, они спали и во время штормов. Оттовин, добросовестный помощник Джокола, отвратил возможное несчастье, запретив пьяное состязание: дружинники вознамерились кидать боевые топоры в живую мишень. Джокол, промочив пересохшее горло ещё одной чашей сосновых иголок, расправил плечи и с любопытством улыбнулся Ингри; тот ответил ему тем же.
— Завтра вечером, — сказал Джокол, — я заставлю их слушать любовные песни, в честь моей прекрасной Брейги. Иначе — никаких сказаний. Ты, лорд Ингорри, молод, как и я, — скажи, у тебя есть любимая?
Ингри растерянно заморгал, поколебался, но ответил:
— Да. Да, есть. — Он тут же подскочил на месте, изумлённый тем, что произнёс такие слова.
«Проклятие на эту кобылью мочу!»
— Ах! Это хорошо. Счастливец! Но ты не улыбаешься. Она что, тебя не любит?
— Я… я не знаю. У нас другие тревоги.
Брови Джокола поползли вверх.
— Родители мешают? — с сочувствием спросил он.
— Нет. Это не… Дело в том… Ей может грозить смертная казнь.
Джокол взглянул на Ингри с изумлением и сделался серьёзным.
— Не может быть! За что?
Должно быть, винные пары, мешавшие ему ясно мыслить, решил потом Ингри, заставили его видеть в этом сумасшедшем южанине такого подходящего слушателя, по-братски готового разделить самые сокровенные тайны его сердца. Может быть… может быть, к утру никто уже и не вспомнит этих слов…
— Ты слышал о смерти принца Болесо, сына священного короля?
— Ох, конечно.
— Она раскроила ему голову его собственным боевым топором. — Такое утверждение показалось Ингри недостаточно ясным, и он пояснил: — Он пытался её изнасиловать. — Все сверхъестественные подробности не имели значения.
Джокол присвистнул и сочувственно пощёлкал языком.
— Печальная история. — Через секунду он добавил: — Девица, судя по всему, хорошая, сильная. Однажды моя прекрасная Брейга и Оттовин убили двух конокрадов, которые проникли на ферму их отца. Оттовин тогда был меньше.
«Ну и братец!»
— И что из этого вышло?
— Ну, я предложил ей выйти за меня замуж. — Джокол расплылся в улыбке. — Лошади-то были мои. Цена крови конокрадов оказалась невысокой — они ведь совершили позорное деяние. Я добавил её к свадебному дару, чтобы порадовать отца Брейги. — Джокол ласково взглянул на своего будущего шурина, который наполовину соскользнул со скамьи и теперь похрапывал, подложив руку под голову.
— У нас в Вилде правосудие совершается не так легко, — вздохнул Ингри. — Да и цена крови принца мне не по карману.
Джокол с интересом взглянул на Ингри.
— У тебя нет земли, лорд Ингорри?
— Нет. У меня есть только рука, которая держит меч. Да и то… — Ингри пошевелил своей забинтованной рукой и печально вздохнул. — Больше ничего.
— Думаю, у тебя есть кое-что ещё, лорд Ингорри. — Джокол постучал себя пальцем по голове. — У меня хорошее ухо. Я знаю, что услышал, когда мой Фафа поклонился тебе.
Ингри окаменел. Его первым испуганным желанием было всё отрицать, но под проницательным взглядом Джокола солгать он не сумел. Однако необходимо было предотвратить опасные сплетни на эту тему, даже и облечённые в стихотворную форму…
— Об этом, — сказал Ингри, прижав руку к губам, а потом к сердцу, чтобы обозначить вещи, которые нельзя произнести вслух, — следует молчать, иначе жрецы объявят меня вне закона.
Джокол надул губы и нахмурился, обдумывая услышанное.
Пропитанные алкоголем мысли Ингри плескались у него в голове, но вынесли на берег его рассудка новое опасение. На лице Джокола не было написано ни испуга, ни отвращения, только живой интерес, и ведь даже хорошее ухо не сможет узнать того, чего никогда раньше не слышало…
— То, что тогда было… — Ингри показал на своё горло и на грудь, — ты когда-нибудь слышал подобное?
— Ну да, — закивал Джокол.
— При каких обстоятельствах? Где?
Джокол пожал плечами.
— Когда я просил лесную колдунью благословить моё путешествие, она говорила точно таким же голосом.
Эти слова, казалось, кололись так же, как сосновые иголки в напитке.
«Лесная колдунья… Лесная…»
Однако Джокол, по-видимому, не имел отношения к сверхъестественному: от него не пахло демоном, в нём не скрывался дух зверя, его не терзало, как мерзкий паразит, никакое заклятие. Он смотрел на Ингри с добродушием, которое так легко — и так смертельно опасно — принять за тупость.
