Олег поморщился и приоткрыл глаза. За плечо его держал мальчишка, одетый в роскошный лазоревый плащ-корзно – Владимир, сын великокняжеского постельничего Георгия Всеславича. Отец отрока – пожилой, долго болеющий владимирский боярин – остался в столице, и паренек почти постоянно был рядом с князем Андреем. Тот учил его играть в шахматы и грозил плеткой, если мальчишка не прочитывал положенные ему на день четыре страницы из сочинения Владимира Мономаха
[86]
«О путях и ловах».
Мальчишка был умненький и не трус. Но сейчас он был бледен и испуганно поглядывал на реку. Олег потихоньку, всем телом, чтобы не разбудить боль в голове, повернулся и посмотрел туда же.
Через Трубеж, помутневший, буро-желтый, опять переправились монголы. Олег понял это по звяканью оружия, скрипу доспехов, глубокому дыханию коней; до него дошло, что теперь он не может рассмотреть лица врагов. Что-то случилось с его зрением: он видел все как будто бы сквозь оконное стекло, о которое разбиваются и скатываются капли частого дождя. Через реку будто двигались не люди и кони, а коричневые тени с нечеткими контурами.
Подвели Сполоха, и Олег полез в седельную суму. Нужно было срочно добраться до туеска с архангелом Рафаилом, а то толку, от него, боярина Олега Владимировича, никакого не будет.
Рядом с копытом коня в землю воткнулась стрела. Потом еще. Сполох нервно переступил и тряхнул хозяина. Голову Олега опять прошил разряд боли, подступила уничтожающая волю тошнота. Медтуесок, с трудом нащупанный, выскользнул из ставших ватными пальцев.
Дьявол! Ладно, вариантов, видимо, больше нет.
Олег нащупал языком на обратной стороне левого верхнего резца небольшую выпуклость и сильно нажал. На язык пролилась пряная горьковатая жидкость – мощный стимулятор адреналина.
Почти сразу стало легче дышать, головная боль отступила, через минуту Олегу не показалась такой уж безрассудной мысль вернуться на берег, где осталось все его оружие, кроме лука и ножей. Меча было особенно жалко, он был очень хорош – из кузниц, которые Орвиц, оказавшийся весьма предприимчивым, построил вокруг алхимической лаборатории.
– Быстрее, боярин, быстрее! – торопил сын постельничего, опасливо оглядываясь на брод, который уже почти перешли первые ряды монгольских всадников. Олег, чертыхнувшись, взобрался в седло. Сполох довольно заржал и в несколько шагов перешел на галоп.
У Нормана тоже был хороший конь и Сполоха догнал быстро.
– Ты как, Олег?
– Я тебе сказал вперед не соваться? Говорил, что теперь точно отправлю назад, если не будешь слушаться? Ночью же отправлю.
– Меня князь послал, – ответил Норман. – Он с тобой советоваться хочет.
– А, князь… Что он надумал?
– Болеслав надумал. Предлагает обойти Неврюя через лес справа, потому как ордынцы часть войска куда-то увели.
Олег резко остановил Сполоха и посмотрел за Трубеж. «Да, их меньше стало. Как это я сам не заметил? Хотя что я мог заметить?.. Что это со мной сегодня? Никогда такого не было, – подумал он и снова пустил коня вперед, уже неспешной рысью. – Зачем ушли ордынцы? Заманивают? Понимают, что половину войска потеряют, если будут стараться нас на этом поле достать. Или грабить ушли? Если заманивают, соваться на правый берег нельзя. Если грабить пошли – самое время. Черт! Что это?!»
18.24… Над стенами Переславля поднимаются клубы дыма. В городе начался пожар. А в тылу боевой линии русского войска появились монголы. До полутора тысяч. Ворота под Никольской башней открыты. Судя по всему, ордынская конница вышла оттуда. Да, точно оттуда. Как раз появился второй отряд. Всего теперь там более двух тысяч всадников. Кто-то открыл им ворота, видимо.
Монголов обстреливают из опорных пунктов засеки. Князь Болеслав разворачивает своих дружинников фронтом на север. Готовятся атаковать. Нет, не смогли организоваться. Переславские ополченцы рванули с позиции и смешали конницу юрьев-польского князя.
Да, именно рванули. Ратники переславского городового полка, увидев дым пожаров над своим городом, как по команде развернулись и бросились к городским воротам. В военном смысле слова это называется бегством, но в мемограмму Феликса это слово не попало. Он не цокнул языком и не покачал укоризненно головой – ему был хорошо понятен порыв этих людей.
В 1252 году они стали солдатами. Их волю еще не сломили двести лет настойчиво культивируемого страха перед степью, и они хорошо понимали свой интерес не платить Орде дань. Этот интерес и вывел их на поле боя вместе с дружинниками Андрея Ярославича владимирского, хотя их собственный князь Александр Невский и слал им гневные послания, требуя этого не делать.
Они были готовы сражаться, но тут что-то страшное случилось с их родным городом. И никакая сила не смогла бы удержать этих мужчин на месте в тот момент, когда за стенами Переславля, где в домах жены и дети, вспыхнуло пламя.
Действительно, это было бегство, бегство неуправляемое. Переславцы побежали в сторону неприятеля.
Монголам досталось солоно. Случилось примерно то же, что и в Липицкой битве, когда княжеская конница оказалась под яростным ударом новгородских и ростовских ополченцев. Но тогда князья во главе с Юрием Всеволодовичем, бесславно погибшим позже, в 1238 году, на Сити, сумели спастись бегством, а ордынцам бежать было некуда: они были стиснуты между засекой и городским валом. Поэтому гибли они десятками и сотнями. Впрочем, как и переславцы.
Строй русского войска разорвался, и монголов за Трубежем теперь было не удержать.
18.38… Через северный брод переходит ордынская кавалерия. Князь Андрей со своим двором пытается атаковать, но поздно – всадники сшибаются в тот момент, когда монголы построились в боевой порядок на левом берегу Трубежа. Тяжелые потери с обеих сторон.
Владимирский городовой полк после неудачи великокняжеской дружины начал быстро откатываться в лес на южной кромке поля. Это уже паника. Старшая дружина еле успела уйти с пути бегущих. Ага, разворачивается фронтом к северу. Наверное, собирается поддержать двор князя Андрея. Но нет… Эти старые… Эти старые говнюки поворачивают на кучковскую дорогу. Черт! Исчезли в лесу. Черт!!!
Фанфары. Два раза длинно и три коротко. Нет, минуточку… Сотрите меня! Похоже, это подготовленный маневр.
