Они и так уже потратили слишком много времени. Если еще задержаться в Вест-Блу, Даг может разминуться со своим отрядом в лагере Хикори, а тогда дозорные перепугаются и решат, что он снова пропал. На этот раз у него не будет оправдания – убитого Злого, – ценой которого можно было бы купить прощение.
Блуфилды постепенно начинали ему симпатизировать. Флетч и Кловер открыто его поддерживали, Нетти спокойно кивала, хоть Трил по большей части и помалкивала. Виту было все равно, а папа Блуфилд все еще пребывал в нерешительности.
Соррел и Трил Блуфилд напоминали Дагу двух командиров отряда, головы которых забиты слишком многими заботами и обязанностями, которым приходится помнить о слишком многих людях и их противоречивых потребностях и желаниях. Если проблема оказывалась неразрешимой, был хороший шанс на то, что ее просто отбросят. Даг думал, что Блуфилды могут сломаться просто потому, что не могут позволить себе тратить все время и силы на одну-единственную проблему, когда их внимания требуют еще многие. Даг иногда казался себе жестоким и безжалостным, но заставлял себя продолжать осаду, оказывая мягкое давление. Что касается давления не слишком мягкого, то его взяла на себя Фаун.
Рид и Раш оставались упрямо враждебными. Лаг не мог понять причины этого, поскольку ни один из близнецов не желал с ним разговаривать, несмотря на несколько дружелюбных попыток со стороны Дага. Если бы ему удалось обработать их по одному, из этого еще мог бы выйти толк, но они держались вместе и сохраняли непреклонность. Когда Даг пытался расспросить Фаун о том, какие возражения те выдвигают, девушка только мрачно сжимала губы. Впрочем, горячие высказывания близнецов по крайней мере заставляли папу Блуфилда быстрее продвигаться в сторону согласия, чем случилось бы в противном случае – хотя бы по причине раздражения. Иногда оппозиция оказывается собственным злейшим врагом.
«И все-таки... как мне хотелось бы, чтобы они стали мне настоящими братьями по шатру...»
Нет, эту неразумную надежду нужно было выгнать из потайного уголка и уничтожить. Даг сердился сам на себя. Драгоценный дар дружбы, который он когда-то разделял с братьями Каунео в Лутлии, было так приятно иметь и так больно терять... Может быть, так, как теперь, и лучше.
Закончив после ужина все дела, семья обычно собиралась в гостиной, где было не так жарко, как на кухне, чтобы всем можно было пользоваться светом одной лампы. Даг вместе с Фаун отправился кормить кур крошками; когда они проходили через холл, до них из гостиной донеслись раздраженные голоса. К этому времени Даг старался избегать пользоваться Даром в этой склочной компании, ни один член которой не был способен достойно приглушать свои эмоции, но сейчас голоса были слышны и без использования Дара – гулкий неприязненный рев Рида и высокий испуганный вскрик Трил:
– Рид! Поставь на место! Фаун привезла ее мне из самого Глассфорджа!
Фаун резко втянула воздух и кинулась в гостиную. Даг двинулся следом, заранее готовясь к неприятностям.
В гостиной Рид и Раш, фигурально выражаясь, загнали родителей в угол. Трил сидела у стола, на которой горела яркая масляная лампа, опустив на колени какое-то рукоделие; Нетти в углу держала в руке веретено, с которым редко расставалась; Вит сидел рядом с ней, заинтересованный зритель, в порядке исключения никого не подзуживающий; Соррел и Рид стояли посередине комнаты лицом к лицу, и Раш нервно кружил вокруг них.
Рид держал в руках стеклянную чашу и с пафосом – преувеличенным, на взгляд Дага – вопил:
– Продать свою дочь кровопийце, пожирателю трупов за какой-то кусок стекла?
– Рид! – яростно взвизгнула Фаун. – А ну отдай! Это не твое!
Даг подумал, что ответное действие Рида было следствием привычки: в ответ на знакомое возмущение сестры он, не задумываясь, поднял чашу повыше, чтобы маленькая Фаун, даже подпрыгнув, не могла ее достать, а потом перебросил Рашу, который так же автоматически ее поймал.
Из глаз Фаун брызнули слезы бессильной ярости.
– Вы двое – просто пара дворовых псов!
– Если бы ты не притащила с собой Бесполезного... – начал оправдываться Раш.
Ах, еще одно прозвище для него, понял Даг. Их здесь набралось уже множество. Однако его собственное раздражение не шло ни в какое сравнение с яростью, рожденной в нем унизительной беспомощностью Фаун.
Соррел бросил взгляд на свою огорченную жену, прижавшую руку к губам, и сердито рявкнул:
– Хватит, парни! – Он сделал шаг вперед и попытался отнять чашу у Раша, но, не желая вступать в схватку с сыном, выпустил ее в тот же момент, что и Раш, испугавшийся отца.
В случившемся ничьей вины не было – по крайней мере ни у кого не было намерения разбить чашу. И Даг, и Фаун поняли, что должно случиться, и Фаун горестно вскрикнула еще прежде, чем чаша упала на деревянный пол, разлетевшись на три больших куска и кучку блестящих осколков.
Все в комнате замерли, одинаково скованные ужасом. Вит открыл было рот, но огляделся и снова его закрыл.
Соррел опомнился первым и тихим хриплым голосом распорядился:
– Вит, не двигайся: ты без башмаков.
Трил воскликнула:
– Рид! Раш! Как вы могли! – и начала всхлипывать, уткнувшись лицом в свое шитье.
Материнский гнев скатывался с этой парочки, как с гуся вода, но искреннее отчаяние в голосе Трил произвело на Рида и Раша впечатление. Оба они начали сбивчиво извиняться.
– Извинениями горю не поможешь! – воскликнула Трил и отшвырнула прочь свое рукоделие. Ткань была запятнана кровью – Трил нечаянно укололась иголкой, когда чаша разлетелась на куски. – Что за наказание мне с вами...
Вопли Блуфилдов были так болезненны для Дара Дага... он пытался закрыться от них и не мог – слишком тесно был он связан с Фаун... что он помимо воли опустился на колени. Под гневные и огорченные выкрики семейства он пристально посмотрел на осколки стекла. Отгородиться от эмоций Блуфилдов Даг не мог, но мог направить свое внимание в другое русло – это был древний, древний способ справляться с невыносимым.
Он освободил свою сломанную руку из перевязи и пальцами и крюком неуклюже сдвинул большие куски как можно ближе друг к другу. Теперь мелкие осколки... они ведь не крупнее, чем москиты. Если он мог отогнать москита, он сможет сдвинуть осколок... если сможет сдвинуть один осколок, сможет и два, четыре... много. Даг вспомнил, как нежно пел Дар чаши в солнечном свете в их комнате в Глассфордже, рождая радуги, и начал сам тихо напевать, подбирая правильный тон... да, вот такой.
Стеклянные осколки замерцали, потом сдвинулись, потом поднялись над досками пола. Даг передвигал их не рукой, а Даром руки... Даром левой руки, которой у него не было... мысль об этом оказалась такой пугающей, что Даг в ужасе отшатнулся.
Однако даже ужас не мог разрушить его сосредоточенность. Осколки кружились в воздухе вокруг чаши, как светлячки; каждый искал свое место. Золотой свет пробежал по тонким как паутинки линиям разлома – как жар тигля, как свет звезд, – много сравнения Даг не мог найти. Чаша засияла, отражая его бледное напряженное лицо. Даг продолжал тянуть почти неслышную ноту, и линии света завились водоворотами бледного золота, а потом растеклись по всей чаше, как по поверхности спокойного озера под лучами зимнего солнца.
