— И вообще, — я съехала на нижний ярус магистрали, — для того, кто живет с моей матерью, поверить в злобное, падкое на золото чудовище было бы проще простого.
К слову, Касиус с абсолютно серьезным видом рассказывал о предках, которые повелевали огнедышащими крылатыми монстрами размером со средний «боинг». Доказательств у него не имелось, но и верить ему у нас причин не находилось. А раз драконы когда-то существовали на Дирах-два, почему бы не предположить, что они также жили на Земле? Это уж точно звучит более правдоподобно, чем то, что свою истинную любовь оборотни могут определить по запаху.
Вы сами посудите: бежишь себе по городу, никого не трогаешь, и вдруг — бац! Почуял запах и рехнулся от неземной страсти! Что за бред? Как можно перечеркнуть все свои планы и надежды из-за какого-то запаха?!
Ладно, не буду спорить: такое действительно могло сработать несколько веков назад. Когда еще не существовало частичного обращения. Но с тех пор знаете сколько воды утекло? Я вот, например, уже несколько десятков лет не обращалась волчицей — даже не уверена, получится ли у меня сделать это сейчас. Так что же выходит: я навеки потеряла свою истинную любовь? Не смешите мои тапочки!
Запах вообще не может быть показателем! Разве что — когда дело касается еды. Вон несколько лет назад у людей была мода на все натуральное. В том числе на «натуральный аромат тела». Целый год, между прочим, экспериментировали. Он в нашу историю так и вошел: «вонючий год». Мы, нелюди, тогда друг друга на улице узнавали по скорбным лицам и сморщенным носам. Смрад стоял такой, что глаза слезились! И что-то я не помню, чтобы случился бум рождаемости или бракосочетаний. А вот то, что всякие хищники активизировались, — это да. Это было. Наши руководители из МАРАП всех на уши поставили, чтобы хоть как-то обезопасить смердящих человечков.
Хорошо, что мода длилась недолго. И за это следует благодарить нас, волков. Аристократы тогда проявили себя во всей красе и вернули утраченную популярность дезодорантам и парфюмам. Теперь люди благоухают розами и фиалками, за запахом которых совершенно не чувствуется тело. Ну и мы стараемся не отставать. И как, скажите, в такой ситуации узнать «любимого», если он пахнет табаком с нотками хвои? Да я иногда путаюсь: это передо мной оборотень или обычный человек с необычными модификациями? Он же может пахнуть как свежая выпечка, а выглядеть как помесь обезьяны с гиеной! Что это за мода такая — лисьи уши, накладные когти, змеиные языки? Или вот этот последний писк: кошачьи усы! Люди, вы издеваетесь?!
Я прервала размышления, когда подвела машину к центральному входу в семейный особняк. Окинула мрачным взглядом двенадцать мраморных ступеней, массивную дубовую дверь и ближайшее окно в два человеческих роста. Дом детства. Мамина отрада. Погребальный костер для папиных капиталов. Три этажа, двенадцать спален, семь ванных комнат, две оранжереи и полк слуг. Аристократка, что с нее возьмешь. Во всем любит размах.
Невесело улыбнулась своему отражению. Желание нажать на газ и смыться, пока не засекли, стало почти непреодолимым. Но вместо этого я достала из бардачка помаду.
— Пускай думает, что я хотя бы старалась, — заявила, разрисовывая губы.
А затем быстро, не давая себе шанса передумать, взбежала по ступеням.
Дверь открыл Ганс — старый приятель отца. Отчаянный вояка, он несколько раз попадал в плен, был серьезно ранен, в результате чего охромел, стал шепелявить и ослеп на один глаз. Вторым же злобно сканировал окружающий мир, пытаясь опознать врагов. Короче, худшего кандидата на роль дворецкого найти сложно. Но отцу, который к Гансу питал почти братские чувства, на это было плевать, а мать-аристократка ни за что не позволила бы себе пойти на открытый конфликт с мужем. Потому Ганс уже столько лет служил в особняке, что я с трудом представляла свое возвращение домой без его картавого и по-военному краткого:
— Идите в оранжерею, мэтр. Вас ждут.
— Отец там? — спросила с надеждой. Мне ответили очень красноречивым взглядом. — Понятно…
Надежда не оправдалась. Папенька смылся, откупившись мной. Что ж, я была к этому готова.
— Добрый день! — с приклеенной улыбкой постучала в дверь оранжереи. — Мама?
— Джейн! — Из глубокого плетеного кресла поднялась Эленор Стрэтон, моя драгоценная родительница. Высокая, худощавая — те, кто знаком с Эленор, не могут поверить, что она родила шестерых детей. Мама не потеряла своей привлекательности и выглядела значительно моложе своих лет. Хотя, возможно, дело было в тех нечеловеческих усилиях, которые она тратила на поддержание внешнего лоска.
«Представляю, какое количество шпилек у нее в волосах, — подумала я, глядя на конструкцию из темно-каштановых прядей, возвышавшуюся на маминой голове. — И закрепителя столько, что к камину ей лучше не подходить».
Мама в свою очередь пробежала по мне глазами, с недовольством (а как же иначе?!) качнула головой и обернулась к подруге:
— Брагислава, познакомьтесь. Моя дочь, Джейн Доусон.
Я мысленно покачала головой: Эленор, Фенрир, Брагислава — за что аристократы так ненавидят своих детей?
А мамина подруга одарила меня еще одним чопорно-презрительным взглядом и уточнила:
— Дочь? Та самая, которая не замужем?
— Та самая, которая единственная, — мрачно ответила я и по маминому лицу поняла, что разговор у нас не задастся.
— А сколько тебе лет, Джейн? — внезапно спросила леди. Я скользнула по ней глазами: тоже высокая, никак не ниже мамы, симпатичная, с толстой длиннющей косой, короной уложенной на голове. Надо признать, прическа ей шла. Такие «короны» вообще хорошо смотрятся вместе с глазами, в которых отражено абсолютное презрение ко всему живому. И от этого нелюдя я ожидала такта! Да было странно, как она меня в лоб неприкаянной старухой не обозвала!
— Со всем уважением к вашим аристократическим корням, леди, — начала я, но меня решительно перебили:
— Ей шестьдесят шесть!
— О боже! — воскликнула аристократка, прижимая ладонь ко рту. — Примите мои искренние соболезнования!
Кстати, сочувствовала она почему-то маме, а не мне. Наверное, по моему лицу поняла, что я своего возраста не стесняюсь. Наоборот, ценю каждый прожитый год и весь опыт, который смогла накопить. И так будет, пока мне не исполнится ровно сто. Я давно это решила: буду праздновать девяносто восьмой день рождения, потом девяносто девятый, а затем — сотый, сотый, сотый — и так двадцать лет подряд.
— Возможно, вы удивитесь, — с натянутой улыбкой заметила в ответ, — но в шестьдесят шесть молодость не заканчивается…
— А еще она совершеннолетняя! — добавила мама тоном, которым можно выносить смертные приговоры.
Я закатила глаза и опустилась в ближайшее кресло. Брагислава стремительно покраснела.
— Внебрачный волчонок?! — прошептала она.
— Хуже! — выдала мама. — Своя стая.
Серьезно? Такие у нас, значит, приоритеты?
