Мария уже усвоила, что с ним лучше не спорить. Она не вынесла бы, обрушься он на нее с криком «Изыди, Сатана!», всей душей была против такого исхода. Поэтому ее хватило лишь на робкое возражение:
— Но в видении ты не был убит… только избит и в крови.
— Ты видела только начало и была избавлена от лицезрения страшного конца, а вот мне открылось гораздо больше. Открылось такое, что порой я сам не уверен, хватит ли мне мужества вынести это. Но в любом случае, теперь мне стало ясно, что я многого не понимал, — Светало, и черты лица Иисуса стали проступать из мрака. — Да, конец неминуем, и Господь действительно примет праведных в Царство свое, но все произойдет не так просто, как мне казалось. И я необходимая часть этого, а не просто вестник, как Иоанн. Так или иначе, необходимо, чтобы я вошел в Иерусалим — сердце Израиля, где находится храм, святыня Господня. Мне тоже ведомо не все, но это то, с чего Бог соблаговолил снять завесу…
— Но зачем? Что там должно случиться?
— Я не могу ответить тебе. — Сейчас Мария отчетливо видела обеспокоенное, смущенное лицо учителя. — Я лишь должен повиноваться.
— Повиноваться чему?
— Бог повелел мне отправиться на Песах в Иерусалим. Помнишь, ты побывала там в детстве? — Его тон резко изменился. Вопрос казался самым обыденным, из тех, что задают походя.
— Да. Правда, мне запомнилось только столпотворение людей и белая с золотом громада храма.
— А ты чувствовала святость этого места?
— Если и чувствовала, то теперь уже не помню. Прости.
— Если нет, возможно, ты предчувствовала то, что грядет, — огорчился Иисус. — А возможно, дети лучше ощущают, где присутствует подлинная святость, а где нет.
— Но я была совсем маленькой.
— Тем более! — решительно заявил Иисус. — Господь отвратил свой лик от храма и его погрязшего в грехах священства. По прошествии не столь уж долгою времени от него камня на камне не останется.
Мария невольно ахнула. Храм был огромен и качался незыблемым, как скала.
— Нет! — вырвалось у нее.
Но, с другой стороны, ее же собственное видение…
— Да, от него не останется ничего! — Иисус повернулся и мягко взял ее за плечи. — Истинно говорю тебе: наше время, нынешний век, подходит к концу. Отсчет дней его начнется в Иерусалиме и распространится повсюду.
— Но храм… нас учили, что это обитель самого Господа. Значит ли это, что Он покинет нас?
— Он никогда не покинет нас! Но что это значит, по правде сказать, мне и самому неведомо. Ведомо одно: я должен повиноваться призыву и идти туда. И, оказавшись там, делать то, что повелит Бог.
— Мое видение…
— Оно истинное. Мы просто не знаем сопутствующих обстоятельств. — Иисус взял ее руки в свои. — Спасибо, что рассказала мне. И хвала Господу за то, что он позволяет тебе прозревать грядущее. — Он сильнее сжал ее руки. — Слава Ему и за то, что Он позволил тебе прийти и известить меня.
Услышанное взволновало Марию до глубины души, она чувствовала себя так, будто где-то у нее внутри забил свежий, хрустальный ключ.
Он признал, что нечто связывает их. И не просто признал, а даже восславил и возблагодарил Господа. Мария не знала, как это назвать — совсем особенное, невероятное чувство, но, о счастье, оно было! Бог привел ее сюда, потому что сотворил именно для встречи с Иисусом!
Потом слова пришли: они, сложившись, прозвучали в ее сознании: «Иисус мой!»
Марию охватило торжество обладания. Он принадлежал ей, ибо отличил ее, выделил среди прочих, предпочел остальным! Да к как иначе, если между ними существует такое сходство, такая близость духа? Откровения были ниспосланы только им, немного разные, но зато дополняющие друг друга. Она и только она могла предложить ему то, чего не мог никто.
Иисус любит ее. Уж теперь-то она это знает. Надо сказать все, сказать сейчас! Почему она молчит?
Мария даже взялась рукой за горло, словно для того, чтобы помочь словам выйти наружу. Это было просто необходимо — заговорить, что-то сказать, но она молчала, глядя на Иисуса, на его удлиненное лицо с бездонными глазами. Лицо, в котором воплотились все ее мечты и желания.
— Нет, Мария, нет. — Заговорила не она, заговорил Иисус. — Не слушай Сатану. — Голос его звучал так, словно он защищался. — Я ожидал его противодействия. Да, ожидал. Но не в такой форме. И не от вас обоих, от тебя и Петра. Он говорил с вами, и вы внимали ему. — Иисус помедлил, потом мягко добавил: — Но сейчас, Мария, послушай меня, а не Сатану. Ты знаешь, что он старается подобраться к нам, используя то, чем мы одарены, а ты одарена превыше многих. И наш враг, зная это, пробуждает в тебе гордыню.
— Гордыню? Но я вовсе не горда!
Но, заглянув в его глаза, она устыдилась. Мария увидела в них отражение того тайного удовольствия, которое испытывала, поскольку ей открывалось недоступное прочим. Хотя она в душе лукавила, что не желает этого.
— Прости меня, — промолвила она наконец, внутренне! съежившись.
От недавнего воодушевления не осталось и следа, так что больше всего ей хотелось куда-нибудь исчезнуть.
— Не хочу обижать тебя, но увидеть дело рук Сатаны всегда легче в других, чем в себе. Помни, Мария, он искушает лишь тех, кто старается творить добро. Так что это не обвинение.
Но, конечно же, это было обвинением. Иисус разочаровался в ней из-за ее гордыни, он разоблачил Марию. И это сделало невозможным для него любить ее — как она того хотела.
— Но отнюдь не твоя гордыня привлекает Сатану в первую очередь, — продолжил Иисус.
«Нет! — мысленно взмолилась Мария. — Не может быть, чтобы он открыл во мне что-то еще худшее, еще более отвращающее!»
— Его главная цель — сделать для нас камнем преткновения на стезе праведности нечто самое естественное… — Иисус помедлил, словно колеблясь, но продолжил: — А что может быть естественнее любви мужчины к женщине и женщины к мужчине? Мария, я знаю, что ты любишь меня.
Она помертвела. Ей хотелось убежать, провалиться сквозь землю от стыда. Если он не мог ответить на ее чувства — это одно, но зачем же было поступать так?
А зачем ей отрицать очевидное? Иисус ведь все равно видит насквозь. И что может быть хуже того, что им уже сказано?
— Да. Я люблю тебя. И знаю, что ты любишь меня, — сказала Мария, хотя сама в это уже не верила.
— Да, я люблю тебя, — промолвил Иисус. — Люблю твою отвагу, твою прямоту, твою проницательность и спокойствие, и, будь мною избрано иное направление в жизни, мне было бы не найти лучшей спутницы на своей стезе. Но мое поприще иное, в нем нет места для женитьбы, семьи, детей, дома. В этом смысле я не могу принадлежать никому. Но Сатане ведомо, как это непросто, и он постоянно напоминает мне о том, что я должен забыть.
— Не понимаю! Почему тебе не выбрать иную стезю?
