— Боюсь, я тебя не понимаю. — Он пожал плечами. — Но воз-можно, тебе стоило бы присмотреться к себе и убедиться, что те демоны действительно покинули тебя навсегда. А то ведь не ровен час кто-то из них вернулся и теперь нашептывает тебе в ухо, норовя сбить с праведного пути.
О да, Иуда умен. Он знает, в какое место нужно ударить, чтобы сделать человека беспомощным. Или, по крайней мере, думает, что знает. Как сам Сатана, о чем предупреждал Иисус.
— Мне жаль тебя, Иуда, — сурою промолвила она. — Ты не прав.
— Насчет твоих демонов? Поживем — увидим.
— Нет, не насчет моих демонов. Меня беспокоишь ты.
Мог ли Сатана прокрасться в его душу там, у ужасного, призрачного алтаря в Дане? Попытка Сатаны одолеть в пустыне Иисуса не удалась, но взамен он в Дане заполучил Иуду.
— Грустно видеть, как ты скатываешься назад, в безумие, — вздохнул Иуда с видом, исполненным заботы и сочувствия — А это действительно происходит, — Он помолчал и приобнял Марию, легонько подталкивая к месту ночевки: — Пойдем, уже пора спать.
Не задумал ли он дождаться, пока все заснут, чтобы ускользнуть. снова?
Прикосновение его руки вызвало у Марии приступ омерзения. Некоторые люди считают противными змей, но она как-то раз взяла в руки заползшую в комнату маленькую змейку, чтобы вынести ее наружу, и оказалось, что кожа у нее гладкая, сухая, прохладная и приятная на ощупь. Мария не гнушалась гладить даже хамелеонов с их пупырчатой кожицей, а одного как-то держала у себя дома в качестве домашнего животного. Но прикосновение этого человека, по наущению Сатаны отвергнувшего и предавшего Иисуса, вызвало у нее даже большее отвращение, чем Ашера в те давние времена.
Мария стряхнула его руку с содроганием, которого он не мог не заметить, и с презрением бросила:
— Я не безумна, но тебе нравится говорить это, потому что в последнее время ложь не покидает твоих уст. Ты еще не устал лгать и притворяться не тем, кто ты есть на самом деле? — Она с трудом заставила себя умолкнуть, чтобы в запале не наговорить лишнего и не дать Сатане узнать, что его происки разоблачены.
Лунный свет ласково проливался на миловидное лицо Иуды, словно сама луна любила его.
— Ах, Мария, — он покачал головой, — я никогда ни за кого себя не выдавал. Я всегда был человеком ищущим, это всякий знает.
Ее так и подмывало сказать: «А сейчас стал лжецом и предателем». Но, увы, этот тип не только самодоволен, но и неглуп. Сказать такое — значит дать ему понять, что его заговор раскрыт.
— Ты сойдешь в могилу, так и не найдя того, что искал.
— То же самое можно сказать о многих выдающихся людях. Если ты права, я окажусь в хорошей компании.
— Только не надо равнять себя с великими философами и бунтарями! — возмутилась Мария. — Они не пригласят тебя в свои ряды. Твое место скорее… — она хотела назвать имена известных изменников, неблагодарных сыновей Аарона и Корея, восставших против Моисея, но это было бы слишком явно, — с оступившимися и навлекшими на себя гнев и осуждение.
Иуда с натянутым смешком ответил:
— Ты определенно нуждаешься в отдыхе. — Но прикоснуться к ней больше не пытался.
— А ты определенно нуждаешься в покаянии. Но жалости не заслуживаешь! — отрезала она.
Когда Мария улеглась на свою подстилку, ей потребовалось немало времени, чтобы изгнать Иуду из своих мыслей. Его падение она переживала мучительно. Каиафу или Антипу Мария не винила: они только слышали об Иисусе, и в их представлении он являлся смутьяном из Галилеи, появившимся вдобавок в неудачное время, когда иудеям стоило бы как можно меньше привлекать к себе внимание римлян. Другое дело Иуда — во многих отношениях он казался самым сведущим и самым понимающим из всех учеников.
Возможно, в этом-то и заключалась проблема. Похоже, что как раз у самых способных и многообещающих людей Иисус и его учение вызывали наибольшее беспокойство.
Прежде чем продолжать движение вперед, надлежало победить таких Иуд. Ищущим и спрашивающим необходимо было объяснить, что ответы на все их вопросы уже даны, причем не просто заявить это, но суметь найти доводы, убедительные для изощренных умов.
Измена Иуды представляла собой не просто потерю ученика, пусть одного из лучших, но, что вызывало намного большее беспокойство, утрату надежной опоры для движения как такового.
Глава 52
Луна, висевшая над Иерусалимом, заливала город голубовато-серебристым светом. Храм переливался перламутром, словно жемчужина на мелководье, разбросанные по городу беломраморные дворцы вкраплениями драгоценных камней сверкали среди обычных домов. С того места, где она лежала, тщетно пытаясь уснуть, Мария могла наслаждаться всем этим великолепием. Отчетливо видимая линия городских стен, окружавших здания, отделяла город от окраин. Скоро забрезжит заря, священники отворят огромные врата храма, а стража возобновит пропуск людей через городские ворота. Зрелище, умиротворяющее своей обыденностью: казалось, что это священное место всегда пребудет с ними.
Иисус стоял неподалеку, глядя на город. Он повернулся спиной к ней, так что о выражении его лица оставалось только догадываться, однако Мария по одной лишь осанке поняла, что он грустит, как будто сам вид ночного Иерусалима повергает его в глубокую печаль.
«Во всяком случае, — подумала Мария — его ночное бдение означает, что Иуда не сможет ускользнуть. Какие бы планы он ни вынашивал на эту ночь, им не суждено осуществиться. Значит, можно и отдохнуть».
Но сон, когда он наконец пришел к ней, не принес желанного мира и отдохновения. Казалось, сквозь веки проникает яркий, обжигающий свет, пронизывая ее и без того тревожные, полные пугающих образов грезы. Когда Мария проснулась, в памяти задержалось лишь одно видение.
Там был Иисус, окровавленный, нетвердо стоящий на ногах. Этот образ уже являлся ей прежде, но не с такой устрашающей отчетливостью. На сей раз помимо него самого, избитого и израненного, она разглядела находившиеся вокруг здания и по этим признакам смогла опознать увиденные места. Внешний двор дворца Антипы и городские ворота Иерусалима, но другие, а не северные или восточные, через которые они обычно ходили. Кроме того, пред ней предстали лица Пилата и Антипы — последнее плавало где-то на периферии. Мария никогда не видела римского наместника, но тем не менее сразу же поняла, кто это такой, по его одеянию, официальной римской тоге. А также там был Дисмас, бунтовщик, которого она мельком видела давным-давно на пиру у Матфея. Он умирал. Но какое отношение все эти люди могли иметь к Иисусу? Что до бунтовщика, так Мария и имени его не могла припомнить, пока на задворках сознания не прозвучал голос, бормотавший: «Дисмас, Дисмас».
Пробуждение пришло медленно. Остальные тоже начинали просыпаться. Уже занялся рассвет, все небо окрасилось в нежно-розовые тона придававшие утреннему городу особую, мерцающую неземную прелесть. Издалека он казался местом, где сбываются все возвышенные мечты о красоте и святости.
