– У меня тоже, – я слышу, как она смеется прямо в телефон. – Были. В нашей среде нередко случаются такие вещи. Я вам предлагаю работу, потому что уверена, что вы сделаете все так же хорошо, как… в тех фильмах. И я вам доверяю. Тем более что с кабелем все хорошо, – она явно меня дразнит, но это звучит просто божественно.
– Не могу поверить… – говорю я честно.
– Ну, это вопрос не веры, а договора. Я могу на вас рассчитывать и не забивать уже себе этим голову? А что касается кабеля… вы и в моем садике нажили себе врагов. Особенно одного – а как же иначе? Вы, между прочим, его работы лишили, так он наверняка захочет отыграться…
* * *
Я стою словно оглушенный.
Весь этот разговор кажется мне каким-то сном.
Так не бывает! Не в этой жизни! Не в нашей реальности!
Я хватаю телефон и набираю телефон Ксавьера.
– Иеремиаш? – он удивляется так, будто я восстал из мертвых, а я ведь примерно так себя и чувствую.
– Я разговаривал только что с Агатой Кулебяк…
– Да-да, я знал, что там, где дьявол не поможет, там баба сможет. Мне ты отказал.
– Я тебе отказал?!! – вот тут я и правда поражаюсь.
– Я же тебя спрашивал, занят ли ты, а ты мне ответил, что кино тебя не интересует. И Конярская говорила то же самое. Мужик, ты что, память теряешь? Дядя Альцгеймер приехал уже? Так рано? Или принимаешь что-нибудь?
Я вспоминаю разговор в «0,8 промилле».
Неужели я действительно так плохо понимаю, что люди мне говорят?
Алина?
Алина говорила, что меня не интересует кино? Алина, которая прекрасно знает, как я по ночам вою от отсутствия работы в кино?!!
Нет, не может быть.
Только не Алина.
Надо это выяснить.
Но потом – потому что в дверях клиники появляется старичок и машет мне рукой.
– Забирайте его, уже спрашивали, где хозяин!
Я возвращаюсь в клинику, с извиняющейся улыбкой забираю пса и выслушиваю указание наблюдать за ним.
– Ничего не могу вам пока сказать, – сообщает ветеринар. – Все станет ясно не раньше чем через пару дней. Всю следующую неделю вам придется приносить его сюда на капельницы – если он, конечно, выживет. И следите, чтобы он пил. Много.
Я выхожу с розовой сумкой из лечебницы. Заглядываю в маленькое окошко: у пса в вене катетер, лапа перевязана, он лежит на боку и отдыхает. Наверно.
* * *
Всю субботу – с перерывом на капельницу – я провожу с собакой. Геракл мало двигается, почти совсем не двигается. Дышит часто и тяжело, и я не уверен, совсем не уверен, что он сможет выкарабкаться.
Мне надо ехать в больницу к матери, она звонила уже три раза, чтобы я подъехал часам к трем.
Я стучу к Крысе, спрашиваю, могу ли я принести им Геракла, – ему нельзя оставаться одному.
– Конечно, Иеремиаш, у тебя есть дела поважнее сейчас, не волнуйся, мы им займемся.
Ани нет, она уехала в лагерь, вчера заходила попрощаться, я ей дал фотоаппарат, старый, но хороший, полуавтомат, она в три минуты поняла, как с ним обращаться, и была просто на седьмом небе.
Крыся берет у меня собаку, ласково, но уверенно, лапа с катетером висит, как тряпочная, Геракл не протестует, только смотрит на меня этими своими черными глазищами, отдается рукам Крыси, а потом голова у него бессильно падает. Он очень слабый, очень.
– Ему нужно пить побольше, – говорю я. И не хочу его оставлять.
Все-таки лучше было бы, если бы он был со мной, – вдруг что-нибудь случится.
– Иди уже, Иеремиаш, – и Крыся закрывает дверь.
Разоблачение
В больнице, выходя из лифта, я натыкаюсь на профессора. Он явно рад меня видеть, но я не могу ответить ему взаимностью.
– Иеремиаш, как хорошо, что ты приехал, я иду за мороженым, твоя мама хочет мороженого, – объясняет он. – Можно тебя на минутку? – и он показывает на лифт, из которого я только что вышел.
Меня можно. Мы стоим перед больницей. Погода просто сказочная, лето прекрасно.
– Хорошо, что я тебя поймал, потому что хватит уже недоговоренностей, хватит скрытничать и темнить, неизвестно, выздоровеет ли твоя мама, мы должны быть готовы ко всему, но сейчас главное – ей помочь.
Как это – ко всему? Что это за глупый оборот такой – готовы ко всему?
– Да, я знаю, – говорю я.
– Операция – это ведь не только физическое испытание, это еще и причина возникновения совершенно новой психологической ситуации. Потому что женщины… они так устроены, что… они думают, что вместе с отнятой грудью… – он вдруг начинает плакать, – они думают, что перестают быть женщинами, если им отнимут грудь. А ведь это неправда. А женщины очень тяжело переживают мастэктомию. Но этим уж займусь я.
О как. Интересненько. Он что, отдаст ей свою?
И чего это он вообще собрался этим заниматься?
Вот я неудачник, неудачник, неудачник.
Что я должен делать? Как себя вести? Зачем он из меня делает своего духовника? И откуда вообще такая решимость? Я, честно говоря, совершенно не готов к теплым, доверительным отношениям с ним. Мне вполне достаточно понимающего взгляда или многозначительного щелчка пальцами, а это – оно мне надо?
– Хорошо, – говорю я на всякий случай.
Не знаю, как он там собирается этим заняться, но если хочет – пускай занимается, его дело.
– Я могу на тебя рассчитывать?
– Так ведь это моя мать, – напоминаю я ему раздраженно. И вообще-то, если уж на то пошло, это я должен был бы у него спрашивать, могу ли я на него рассчитывать.
– Твоя мать может не выжить, ты вообще отдаешь себе в этом отчет?
А вот это как раз совершенно невозможно.
И выходит за все рамки.
Что он несет? Мне надо поговорить с врачом, я, видимо, что-то пропустил – с какой стати этот старый пердун устраивает мне сцены, как в зале суда? Тоже мне, специалист! У юристов вообще есть такая склонность, особенно у пожилых: их хлебом не корми, дай только устроить кому-нибудь судилище…
– Я бы хотел, чтобы у тебя был мой номер телефона. – Голос профессора звучит печально, когда он диктует мне цифры, которые я послушно забиваю в свой мобильник.
– Да, да, – повторяет он как бы самому себе, а потом снова смотрит мне прямо в глаза: – Это очень важно, но это моя роль. Женщины после операции часто чувствуют себя ущербными, твоя мать должна понять, что для мужчины, который ее любит по-настоящему, все это не имеет никакого значения.
Для меня – конечно, не имеет, что он меня поучает, ей-богу!
– Ну, и еще мы должны с тобой как-то поделить обязанности, ей нужно будет, чтобы рядом все время были люди, которые ее любят.
