* * *
– Вы заходите, я могу подождать. Столько ждал – пять минут еще подожду, что уж.
Старичок цепким взглядом осматривает приемный покой, не упускает из виду никого. Вот сейчас он хватает за руку молодого человека с пластиковым контейнером.
– А у вас тоже собачка?
Молодой человек не отвечает, садится рядом со мной.
– Такое время, кто мог подумать. Раньше-то как-то более по-божески было. Животных хоронили, а теперь чего только не придумают, чтобы с человека лишнюю денежку вытянуть.
Пусть себе болтает, мне лично он не мешает.
Неужели старость всегда выглядит именно так? Он пропустил вперед уже четверых, ему явно вообще некуда спешить. И где еще он мог бы найти столько слушателей? Значит, именно так выглядит одиночество? А моя мать – она доживет до старости? Ей ведь всего пятьдесят восемь. И вот уже двадцать лет она вдова. Она была, следовательно, ненамного старше меня, когда осталась одна. Черт возьми – всего-то на шесть лет старше!
– А как заболеют, так человек мучается, что помочь не может. Мой вот тут, в корзинке. Знаю, что выглядит неважно, потому что болеет он. Ему в феврале семнадцать лет исполнилось. Ну и что, что старый? Я вон тоже не молодой. Врач-то блондинчик сказал, что, если не поправится, – надо будет усыплять. А он не поправился. Может, еще что придумают. Только жалко живое существо мучить-то. Потому что они же так норовят полечить, чтобы у тебя в кошельке ничего не осталось. Ну и вот, мучаешься с этим своим животным и его мучаешь. И что делать – не знаешь. А врач говорит – сами решайте, он и сам не знает, что делать. А я что, Господь Бог или кто? Вы заходите со своей собакой, я еще подожду. Мы можем и подождать. Нам не к спеху, правда, Шарик? Разве же мог я подумать, что так мне с собакой повезет?
Вокруг тишина. А я всегда думал, что в таком месте, где собираются собаки, кошки, хомяки и попугаи, ну, то есть всякие животные, – там всегда драки и вопли. А тут – абсолютная тишина. И только этот несчастный старик все время говорит.
– Видите, пани, как дышит? Только мучается, бедняга. На прошлой неделе капельницы ему ставили. С начала месяца двести злотых уже потратил. А не помогло.
Женщина с маленькой собачкой на руках входит в приемный покой, от двери идет волна жара. Женщина оглядывается, я встаю, уступаю место. Старичок оживляется.
– Если вы торопитесь, так я вас пропущу, вы только спросите, не нужно по-хамски вперед лезть. Нет-нет, я не говорю, что вы хамка, боже упаси, я вообще говорю. Что вообще это правильно было бы. А я посижу, подожду, что уж, могу и посидеть. – Он склоняется к корзинке: – Ну что, маленький, посидим еще чуть-чуть? – Этот его пес еле дышит.
А потом старичок поднимает на меня глаза – они у него очень синие и печальные.
– А можно я выйду еще разок, вы мне место займете, хорошо? Пройдемся немножко. И вернемся. Сразу вернемся. Я его вынесу на улицу, пусть еще посмотрит на мир. Да? Ну, спасибо вам большое. Пани, вы пропустите этого пана, у них же кровь вон течет! Они зашьют, раз-два – и готово, он даже не почувствует, вот увидите! Простите, простите, я скоро вернусь.
Я беру своего Геракла на руки, ветеринар мне улыбается – может, все-таки выздоровеет?
– Я уже ухожу, пусть вон тот пан вам посторожит место, ладно?
Пакую Геракла в розовую сумку, ну и что, что она розовая? А какую матушка должна была купить, черную? Траурную? Понятно же, что собака не моя.
– Я же говорил, будет лучше. Этот пан уже с прошлой недели ходит, – вдруг сообщает старичок, как будто это всем должно быть очень интересно.
И поднимает свою корзинку. Таксик свернулся калачиком в самом углу. Я пропускаю их в дверях вперед.
– Спасибо, спасибо. Хорошо, что лучше-то собаке, как хорошо.
– Да, это очень хорошо. У меня мать болеет, а этот пес – это ее единственная радость и утешение, – объясняю я и вижу в глазах старичка слезы. – Ваш тоже прожил хорошую, долгую жизнь с вами рядом, долгую счастливую жизнь, – говорю я ему, потому что понимаю, что ему предстоит со своим таксиком попрощаться.
– Это да, это точно. А вот теперь мне надо такое решение за него принять… – Старичок вздыхает и отходит.
Такой фильм сделать. Об этом старике и его Шарике – о них двоих. Больше я его здесь не увижу, это точно. Смотрю на сгорбленную фигуру, на огрубевшие, скрюченные пальцы, крепко держащие корзину с собакой.
Он ставит корзину на газон, пес даже не поднимает головы.
И я оставляю их одних, отворачиваюсь и несу Геракла домой. Положу его в ванной – там, по крайней мере, прохладнее.
Жалкие слова
В больницу я приезжаю около пяти. Мы выходим с матерью во двор и садимся, как парочка пенсионеров, на лавочке под каштаном. Внутри ужасно жарко, я просто не понимаю, как там вообще можно находиться. Все палаты нараспашку, и окна и двери, но все равно как в бане. И жарко везде, даже тут, под деревом, тоже нет прохлады, хотя тут и тень. Я мокрый как мышь, потому что у меня в машине, разумеется, сломался кондиционер, который я поставил совсем недавно.
– Ты мог бы захватить Геракла, – говорит матушка, и меня начинает трясти.
– Если бы мог – я бы захватил.
– Ты просто не подумал, правда?
Разумеется, я и не подумал о том, чтобы умирающего беднягу везти в больницу, – и все ради того, чтобы матушка его могла лицезреть.
– Не подумал. Жарко очень, – говорю я и смотрю на небо. Будет дождь? Вчера вечером шел дождь, позавчера шел дождь. В нормальном климате от дождя стало бы прохладнее, духота бы прошла – а тут нет, парит как в тропиках.
– И как ты справляешься сейчас? – спрашивает матушка.
– Как обычно, – отвечаю я коротко.
– А кушаешь небось один раз в день?
Нет, это невозможно. Я понимаю, что у нее завтра операция, но это выше моих сил.
– Нет, мама, я регулярно ем, пью, писаю и чищу зубки, – вырывается у меня.
Но на этот раз матушка не обижается на меня за хамство, а только смотрит на меня как-то более внимательно и дотрагивается до моего плеча.
– Ты меня никогда не простишь? – спрашивает она ни с того ни с сего, а я к такому вопросу ни капельки не готов.
– Того, что ты меня контролируешь? Да ладно, – говорю я примирительно, – я привык.
– Вот как раз этого ты мне в вину поставить не можешь. Я бы меньше волновалась за тебя, если бы знала, что ты справляешься, но ты…
– Ты хочешь сказать, что я не оправдываю твоих ожиданий? – не выдерживаю я, хотя начинаю жалеть о том, что сказал, еще до того, как эти слова вылетают у меня изо рта.
А я ведь уже совсем было решил рассказать ей про то, что у меня через четыре недели начинаются съемки. Хотел, чтобы мы вместе подумали, что делать, хотел сказать, что, конечно, еще можно отказаться, но я все-таки надеюсь на ее понимание, что я буду приезжать к ней по вечерам, скоро получу аванс, а значит – можно будет кого-нибудь нанять ей в помощь и так далее… Но теперь желание поделиться с ней моими планами и надеждами растаяло как дым.
