И в этот день я понял, что стану кинооператором.
Никогда раньше я не видел в жизни такого чуда.
И этот день, это утро определило всю мою будущую жизнь.
На четвертом году учебы, когда было создано наше «Хреновое братство», я решил ее отблагодарить и снять о ней фильм.
Замечательный пожилой оператор, который с нами занимался, рассказывал нам о кино Рыбчиньского, и рассказывал необыкновенно.
Что Збышек Рыбчиньский был гениален. Что он привел электронику в кинематограф, придумал High Definition, всю систему. После учебы он работал на Киностудии документальных фильмов в Лодзи и снял по заказу Госкино Польши фильм о Лодзи. Но Збышек Рыбчиньский всегда оставался Збышеком. Он обещал, что сделает, – и сделал.
По-своему.
Он взял тележку, на которой молочники развозили тогда бутылки с молоком, приделал к ней спереди камеру «Синефон», чтобы она снимала покадрово, возил эту тележку везде, где только можно было, и время от времени нажимал пуск. Щелк, щелк, щелк – и заглядывал во всякие закоулочки, калитки, грязные дворики, учреждения, каморки, проехал таким образом всю Лодзь. А закончил фильм наездом камеры на стену. И на этой стене расцветает красное пятно, постепенно заполняя весь экран.
Никто еще ничего подобного не делал.
Он смог показать все: этих мрачных, угнетенных людей, нищету, убогость, безнадежность.
Комитет партии обалдел, фильм вызвал страшный скандал, следующий, разумеется, отправился на полку.
Потом Збышек уехал, а еще потом получил «Оскар».
До сих рассказывают, что получать «Оскар» он явился с сигаретой в зубах и его не хотели пускать на красную дорожку, ведущую в зал. Не знаю, сколько в этом правды, но эта история запала мне в память.
Наверно, я просто хотел быть как Збышек.
* * *
Когда я был на третьем курсе, оказалось, что пустующую полянку между домами кто-то купил. Она относилась к Жолибожу, место козырное, поэтому желающих было пруд пруди, кто-то положил на нее глаз – и город продал этому «кому-то» землю.
Через пару месяцев уже было известно, что здесь будет построен маленький отель, совсем маленький, но шикарный, полянка на Жолибоже стоит миллионы, а отель – еще дороже. Старые жильцы были встревожены, но с другой стороны, такой отель мог еще выше поднять престиж нашей улицы.
А для моего дерева это означало смертный приговор.
Поэтому я решил снимать «Липу».
Я установил камеру на подоконнике, чуть под углом, чтобы в кадре помещалось все дерево вместе с этим кошмарным скворечником и кусочек улицы.
Это было не так легко, потому что окно бликует.
Я включал и выключал камеру по часам. Если коротко – то утром, днем, вечером, ночью, в полдень, в самый полдень. И в 15.10 на всякий случай.
Почти целый год я снимал свою липу и ее жизнь, как всегда буйную и насыщенную. Я поставил себе будильник. Я снимал липу, как никогда и ничего не снимал в своей жизни. Она цвела, как обычно, совершенно не подозревая о той участи, которая ее ожидала.
* * *
Однажды (я был тогда с Баськой в Закопане) позвонила матушка и сказала, что надо что-то делать, потому что приехали рубить дерево.
Я тогда действительно испугался, что умру. Камера не была включена, а смерть дерева мне обязательно нужно было снять – на этом был основан весь мой фильм!
Я спокойно проинструктировал матушку по телефону, что и где надо нажать, чего не трогать ни при каких обстоятельствах – под страхом смертной казни, как все это сделать аккуратно, чтобы не свернуть камеру, а потом вскочил в ночной поезд до Варшавы, оставив в Закопане взбешенную до безумия Баську, которая поняла, что я полный идиот.
Я так нервничал во время этой поездки из Закопане в Варшаву, что не мог сомкнуть глаз даже на минуту. На вокзале я взял такси и всю дорогу подгонял бедного таксиста, так что он в конце концов не выдержал, повернулся ко мне и сказал, что нормальные люди не уезжают, когда у них жена рожает. Хотя в тот раз речь шла скорее о смерти, а не о рождении.
Я успел на два последних дня жизни моей липы.
Ее убивали по частям. Сначала – нижние ветки, потом суки повыше. Подъехал тяжелый грузовик с подъемником, в нем приехали двое мужиков с бензопилами. Липа становилась все худее, все меньше, все лысее, все короче… Ветки сыпались на землю с треском, прекрасное здоровое дерево встречало свою смерть с необыкновенным достоинством.
А камера все это записывала.
Я стоял и смотрел. С самого начала и до конца. Наверно, первый и последний раз в жизни я плакал, как мальчишка, как ребенок. Матушка вошла было в комнату, но я гаркнул на нее – никто не должен был видеть меня в таком состоянии.
Остались две ветки… одна… остался только пень, невысокий, и он все меньше, меньше, меньше…
Пенек.
Солнце садилось.
Потом подъехал экскаватор, высоко поднял ковш, опустил – и вырвал корень.
Осталась только яма.
У меня все болело.
Я подошел к камере и выключил ее. Может быть, я повел себя непрофессионально, может быть, нужно было еще хотя бы пару дней снимать – сделать такой «the day after», но это было бы непорядочно по отношению к дереву.
Липа умерла – и моя «Липа» в этот момент должна была закончиться.
Материалы я смог начать отсматривать только через пару недель. Чего там только не было, люди добрые!
Весна, лето, осень, зима.
Писающий под деревом пес – и писающий под деревом мужик.
Целующаяся пара – я узнал Анетку с первого этажа, и подтягивающая штаны девчонка-подросток, люди, ковыляющие мимо, – соседка матери пани Ядзя с мужем.
Дети, кидающие камни в скворечник, и женщина, которая снимает с ребенка грязный подгузник и, оглядевшись по сторонам, кидает его в кусты.
На улице и «Скорая помощь», и пожарная машина, и катафалк, и красный «Порше».
Люди, старые и молодые, дети спешат в школу, веселые студенты возвращаются с экзаменов.
Переезд соседей с третьего этажа, коробки, мебель, цветы в горшках.
Девушка с парнем и два обнявшихся мужчины, едва понимающие, на каком они свете.
Почтальон, который опирается спиной о ствол дерева, вынимает из сумки бумаги, какие-то читает, какие-то выбрасывает.
Крестный ход, Божья Матерь на чьих-то руках, девочки с цветами.
Моя мать останавливается и перекладывает сумки с продуктами из руки в руку. Какой-то мужчина предлагает ей помощь, и она отдает ему сумки – понятия не имею, кто это.
Какая-то пара бредет не торопясь, она на него бросается, а через минуту они обнимаются и целуются.
Парнишка, который падает с лестницы, смотрит по сторонам, потом поднимается, отряхивает коленки, а плакать начинает только тогда, когда к нему подбегает мать.
