Он приложил ухо к животу Аськи, чуть прижался, уже, кстати, видно, что там что-то есть, и говорит:
– Нет. Нет, милый, нет и нет.
И смотрит на нас.
– Ага. Я понимаю, но мне кажется, это невозможно.
И мы смотрим на него.
– Зося, сделай это ручками. У тебя уже есть ручки. Пальчиками. – Он стучит в живот: – Не обижайся, ну правда, но я даже не хочу просить ее об этом. Ну ладно, ладно, только не плачь. Сейчас я ей скажу.
– Что там Зося хочет? – спрашивает на полном серьезе Аська.
– Зося, наша мама беременная и ее нельзя нервировать. Беременность – это значит, что у нее внутри сидишь ты. Нет, милая, нет, не мама у тебя внутри, а ты у мамы. А раз мамуля беременная, то ей может быть это тяжело.
– Что мне может быть тяжело? – Аська, в отличие от нас, вообще ничему не удивляется.
– А чего ты сама не скажешь мамуле?
Мы смотрим на все это словно загипнотизированные.
– Зося просит, чтобы ты проглотила расческу, – она хочет расчесаться. Но я вот ей пытаюсь объяснить, что это невозможно, ты же сама слышала.
– А ты ей скажи, пусть она себя погладит по головке, тогда все само причешется, потому что ее волосики еще не нуждаются в расческе. И еще – что она симпатичная девчушка.
– Ты симпатичная и сладкая папина девочка, – повторяет Бартек в живот Аськи. – Причешись пальчиками, я же тебе говорил.
– И что она ответила? – спрашивает Аська.
– Что она так и сделает.
Для нас это был цирк, но Бартек был совершенно серьезен!
– Зося меня зовет! – закричал он вдруг и снова нырнул на живот Аськи.
– Ну, и что там? – спрашивала Аська.
И из-под стола доносилось:
– Нет, милая, нет. Потому что это просто невозможно. Твой желудок еще не готов это выдержать.
– Что Зося хочет?
– Клубнички ей захотелось.
– Откуда же я ей клубнику в июне возьму? И спроси, с чего вдруг клубничка, это же для деток постарше.
– Клубничка – это для деток постарше, – говорит под столом приглушенным голосом Бартек. – А ты еще маленькая. А-а-а-а-а! – кричит он радостно. – Подожди минуточку, я маме скажу!
Он вылезает из-под стола и важно произносит:
– Она не хочет ее есть. Она знает, что она еще маленькая. Она ее просто в пальчиках хотела помять…
И так – целый вечер с маленькими перерывами.
Смеху было немерено, хотя мы не очень долго сидели, понятно же, что все беременные.
– Хорошо, что там не мальчик, а то у него могли бы быть неприятности, – вырывается у меня, и они с меня не слезают, пока не выясняют, что я имел в виду. Неужели им надо объяснять, что у мальчиков бывает фимоз?
– Ну, ты же вот мальчик – и ничего, выжил, – смеется Аська. – Ну, а теперь давай рассказывай, что тебе твои ужасные родители сделали плохого, чтобы мы могли этого избежать.
Хьюстон, у нас проблема!
Может, рассказать им, как они вымачивали моего «птенца» в марганцовке, потому что думали, что это помогает от фимоза?
– У меня… был фимоз, – говорю я.
– Мне мама оборачивала петушка бумажкой и аптечной резинкой перетягивала, – мрачно говорит Маврикий. – И я так ходил до вечера. Надо ее, кстати, спросить на досуге, зачем она это делала.
– Дети не растут, если спят при свете, – вдруг заявляет Аська. – А сколько мы еще всего не знаем. Как же их воспитывать, чтобы не навредить? А если она будет бояться темноты?
– При каком свете дети не растут, ты чего, спятила?
– Гормон роста требует темноты. Я недавно прочитала. Серьезно! Те дети, кому на ночь не выключают ночник, низкого роста.
Смешно, когда люди взрослеют – они начинают относиться к свету по-другому.
Мы распрощались в десять.
А перед этим мы с Маврикием оба попрощались с Зосей.
– Только вы говорите с ней ласково, она еще маленькая, – напутствовал нас на полном серьезе Бартек.
Я положил ладонь на живот Аськи и почувствовал деликатный толчок. И подпрыгнул как ужаленный.
– Ну, видишь?! Она тебя толкнула – это на счастье! – Аська улыбнулась, и я заметил, что что-то в ней изменилось. И я имею в виду вовсе не пару килограммов, которые она набрала, – от нее и правда шел какой-то свет. – Мы приглашали и Марту тоже. Но она спросила, будешь ли ты, и вежливо отказалась. Как жаль, что вы не можете бывать вместе у своих друзей, просто как старые знакомые хотя бы. Я ее очень любила.
* * *
Я возвращался домой пешком. Вечер был прекрасный, уже пару дней в Варшаве было теплей, чем на Канарах, ночью это было невыносимо, а вот вечером – просто роскошно.
Я вернулся один в свою пустую квартиру – и как-то мне стало не по себе. Люди живут вместе, вместе радуются зиготе, разговаривают друг с другом, понимают друг друга с полуслова, вместе смеются, вместе спят, вместе встают, вместе принимают гостей и вместе радуются глупому альбому, который им подарили.
И только я один. Как прокаженный.
* * *
Ну и я был слишком размягчен после этой годовщины Бартека и Аськи и поэтому позволил Инге подобраться так близко.
– Это не делает никакого смысла, – заявила она и положила ноги на столик.
Она вообще приходит ко мне, когда захочет, но я не чувствую от этого неловкости, продолжаю делать свои дела, а она трещит себе.
В этот раз я подключал колонки – поменял большие на средние, потому что они, как выяснилось, лучше передают оттенки звучания, и паял провода. Занимался я этим с трех часов дня, бардак в доме был неимоверный, потому что мне же надо было отодвинуть шкаф, чтобы иметь доступ, и инструменты все лежали на полу, не буду же я каждый раз их заново раскладывать. Паяльник, кстати, довольно сильно нагревается.
– В этом нет никакого смысла, – поправил я ее.
– Это не делает смысла. По крайней мере пока точно не узнаешь. А ты не знаешь точно, было – не было…
– Нет смысла об этом говорить, потому что все кончилось, ты понимаешь?
Я не думал, что когда-нибудь расскажу ей о том, что увидел пару месяцев назад в своей электронной почте. А она все пытается вытянуть из меня подробности.
– Это страшно. Но я понимаю.
– Потому что я тебе уже все сказал.
– Нет. Мне кто-то другой сказал.
– Я тебе сказал! – я нервничал, потому что работа у меня тонкая, припаивается плохо, а тут еще всякие будут меня доставать.
– Ты мне сказал, что у нее в руке был чей-то пенис. А я слышала, что они занимались любовью, то есть сексом.
