И вообще не вступать с ними в спор.
* * *
Дискуссии для мужчины обычно заканчиваются фатально. Женщины не могут понять, что если ты говоришь «черное» – то ты имеешь в виду именно черный цвет. Нет. Они тут же произведут в голове шестьдесят пять мыслительных операций и обсудят твой ответ про цвет с шестьюдесятью пятью подружками, с которыми тут же разругаются, ну а потом – держись, мужик, и радуйся!
– Ты что, действительно имеешь в виду черный?
– А тебе никогда не казалось, что это скорее темно-серый?
– А может быть, ты думаешь, что я спрашивала о книге?
– Или речь идет о тоске, которая черная?
– А может быть, это белый, но только, знаешь, такой – темно-белый, а тебе поэтому кажется, что черный?
– Эва говорит, что все видят цвета по-своему, а у мужчин вообще другое цветовосприятие!
– Максимилиана утверждает, что мужчины вообще не различают цветов.
– Бригида мне тут рассказала, что она спрашивала свою подружку, ну ту, о которой я тебе рассказывала, что ее брат на втором курсе познакомился с девушкой, а та оказалась… сейчас, сейчас, что он там изучал-то? Не важно, так вот, я вообще-то помню, только не хочу голову себе этим забивать… так вот, у той девушки была подруга… ох, вечно ты меня перебиваешь – я уже забыла, что хотела рассказать…
Да уж, как бы мне это пережить.
– А это точно не красный, как тебе кажется? Или золотой?
– Нет, черный.
– Крыся – окулист, и она сказала, что может тебя принять, что дальтонизм лечится! Ты совсем о себе не заботишься! А я волнуюсь, что у тебя проблемы со зрением!
Ты решаешь пойти на уступки.
– Хорошо. А какой это, по-твоему, цвет?
– Ну как… такой… невыразительный… такой приближенный к черному, но с фиолетовым оттенком и еще с оттенком оранжевого, что ли, сама не понимаю.
– Ну, может, и темно-фиолетовый, – ты не хочешь ссориться из-за ерунды.
– О боже, ну ты видишь?!! Ты точно не различаешь цветов! Иоася сказала, что кто не различает цветов – у того могут быть вообще проблемы с различением.
– Различением чего?
– Различением всего! Добра и зла! Горячего и холодного! И так далее.
– Мы о чем вообще говорим?
– О том, что ты меня не понимаешь… вот с любым можно поговорить, а ты просто не хочешь общаться… А ведь я столько сил вложила в наши отношения! Ты просто холодный и нечуткий…
Да, все-таки во всем надо меру знать.
И ты молчишь, чтобы не накалять ситуацию.
– Ну вот, видишь? Ты даже не хочешь со мной разговаривать!
О боже милосердный!
Так все это недавно было, и так быстро все забывается…
* * *
Так, ладно. Надо достать велосипед из подвала и перестать заниматься глупостями. А велосипед у меня неплохой, я все шурупы на нем поменял на кобальтовые, искал их неделю, наверно, – Марта смотрела на меня как на идиота, но я-то знал, что делаю: кобальтовые шурупы самые легкие, все вместе на целом велосипеде потянут не больше, чем на килограмм.
Отпуск у меня уже был, так что буду теперь все-таки на нем ездить на работу: Канарские острова стоили мне пары лишних килограммов. На следующей неделе я буду снимать свадьбу, хорошо заработаю – я только из-за денег и взялся за эту халтуру, надеюсь, никого из знакомых там не встречу.
Нужно было вспомнить о велосипеде до того, как я залез в ванну, – ведь испачкаюсь же, когда буду его вытаскивать, раскручивать, проверять, смазывать. Впрочем, это был единственный способ избавиться от Инги.
* * *
Алина давно не появлялась, странно, потому что раньше не проходило недели, чтобы она не давала о себе знать. Она же такая типичная женщина – то смску пришлет, то фотографию, то письмецо, то встретимся где-нибудь. А сейчас вот уже недели две – ни слуху ни духу. Ну, впрочем, у каждого свои проблемы.
* * *
Я выхожу и в дверях сталкиваюсь со своей малолетней подружкой.
– Куда идешь?
– В подвал за велосипедом. А ты?
– Я с тобой поеду. Мне надо хлеба купить.
– Но я никуда не еду.
– А тогда зачем тебе велосипед?
О, с этими детьми просто сладу нет.
Она молчит, я вижу, что она какая-то недовольная, – ведь по женщине это всегда видно, даже когда ей всего одиннадцать.
– Случилось что-нибудь? – спрашиваю я из вежливости уже в лифте.
– Ко мне должна была прийти подружка, – она стоит, вжавшись в угол, и теперь уже невозможно не заметить, что она очень сердита.
– И не пришла, – высказываю я догадку.
– Потому что ее мать, прикинь, офигела совсем. У нее депрессия, и она считает, что ничто в жизни не имеет никакого смысла. Она не выходит из дома. Ни в кино, никуда. И хочет, чтобы Мартина так же, как и она, никакой радости в жизни не имела. И она ей запретила.
– Ну, с этим ничего не поделаешь.
– У меня тоже мать кошмарная. Такая же, как у нее.
– У тебя? – удивляюсь я, потому что Крыся как раз производит впечатление разумной, энергичной и совершенно не склонной к депрессиям особы.
– Мы как раз об этом с Мартиной разговаривали. У моей матери есть работа, которую она любит, она работает в больнице, ходит по театрам, иногда даже отца за собой вытаскивает, у нее есть друзья, она довольна собой и жизнью… – девчонка понижает голос и заканчивает печально: – Представляешь, каково мне приходится?
Мне требуется вся моя сила воли, чтобы не расхохотаться. Нельзя смеяться – будут проблемы.
Я изо всех сил сжимаю губы и понимающе киваю.
Лифт останавливается.
– Пойду за этим глупым хлебом, – сообщает девица и тащится в сторону входной двери нога за ногу. – Не так-то все это легко…
Это была та еще работенка, старик…
Захожу сегодня на минутку в клуб «0,8 промилле» – такой день у меня выдался, что даже говорить не хочется, хочется поскорее все забыть, смыть, побыть наедине с самим собой в толпе людей. Этот клуб смешной такой, находится в самом центре, рядом с торговой галереей, спрятан под лестницей подземного перехода, культовое место – для тех, у кого мало времени. Тут тесно, люди заходят выпить буквально по одному коктейлю, поболтали полчасика – и побежали дальше. А иногда даже просто ждут тут загородные электрички.
Музыка восьмидесятых гремит со всех сторон. Над баром логотип бара и надпись: «Свободу 0,8 промилле!» Наверно, потому, что в нашей стране предельно допустимой дозой считается 0,2 промилле.
Ну и разумеется, на кого я там натыкаюсь? На продюсера Ксавьера.
