GPS сухо проинформировал меня, что через двести метров мне нужно свернуть направо, потом налево и еще через триста метров я достигну цели путешествия.
На тротуаре толпилась детвора, на дорогу вышел мужик в желтом костюме с длинной палкой в руках, которой он собирался перегородить дорогу, чтобы дети могли перейти на другую сторону, поэтому я еще прибавил скорость и проскочил эту помеху. В зеркало заднего вида я видел, как дети широким потоком выливаются на дорогу, а в отдалении уже замаячил красный джип, который вынужден был остановиться и их пропускать.
Я был спасен.
На всякий случай я припарковался в нескольких десятках метров от дома клиентов, схватил сумку и быстро побежал в направлении дома номер шестнадцать.
Ну не будет же он ходить по домам и искать меня, не дай бог!
Я пошел по старой неровной асфальтовой дорожке, через которую кое-где пробивалась трава. По бокам дорожки росли цветы – желтые, красные, розовые, и кусты сирени несмело тянули свои ветки к прохожим. На крыльце старого частного дома ждала старушка в черном платке.
Кадр как из «Земли обетованной» Вайды.
Воздух замер, обещая знойный безветренный день.
– Приветствую вас, – сказала старушка. Топора у нее в руке не было. – Прошу за мной, сюда, пожалуйста.
Она проводила меня в дом. За столом, на котором были разложены карты и стояли чашки, сидела другая старушка, точная копия первой, единственное различие между ними заключалось в том, что у второй на платочке были какие-то цветные узоры.
– Это моя сестра. Валентина, этот тот пан, который вернет жизнь твоему телевизору.
Она сказала «твоему», не «нашему», и это меня слегка удивило. Старушка за столом в отличие от той, что встречала меня на крыльце, протянула мне руку – и клянусь, она была в митенках! Сам бы не поверил, если бы не видел собственными глазами!
Полдень, будни, а старушка развлекает себя пасьянсом. В перчатках.
Старушка номер один заметила мое удивление – я не смог, видимо, его скрыть.
– Я его на самом деле почти не смотрю, я читаю. Но у сестры слабые глаза, мы даже боялись, что это она слепнет, но потом выяснилось, что это картинка нерезкая, вы сами можете убедиться.
Я взглянул на телевизор. Старый «Нептун», помнящий доисторические времена. Я снял крышку – пыли внутри было на сантиметр, сюда никто никогда не заглядывал. Это был, конечно, полный хлам, может быть, какой-нибудь музей и обрадовался бы такому экспонату, хотя еще больше ему могла бы обрадоваться, пожалуй, та подруга Марты, у которой был книжный магазин с кофейней, у них кроме старых книжек выставлялись еще старые радиоприемники и неисправные телевизоры. Ретро.
– Он очень старый, – сказал я.
– Ну да, но мы не можем себе позволить купить новый. С нашими-то пенсиями… Так что он уж будет с нами до конца.
– А я уже утратила надежду, – обронила Старушка номер два, и так она это сказала, как будто речь шла о ее тяжело больном родственнике или в крайнем случае о любимом питомце, но никак не о куске металла.
– Я посмотрю, что можно сделать, – ответил я, чувствуя себя хирургом перед операцией.
Ну что ж, палач, исполняй свои обязанности.
Я попросил пылесос, очистил внутренности, стараясь, чтобы было как можно меньше шума и грязи. Проверил разъемы – к моему удивлению, они оказались в полном порядке. Потом бросил взгляд на проводок умножителя напряжения – и понял, что скорее всего это единственная причина того, почему «Нептун» вдруг утратил резкость изображения. Я припаял оборвавшийся проводок, включил телевизор, подождал, пока он разогреется, и, к радости обеих старушек, на экране появилась четкая, яркая картинка. Ну, насколько это было возможно, естественно.
– О боже, даже не знаю, как вас благодарить! – Старушка номер два смотрела на меня с искренней благодарностью. – Вильгельмина, сделай пану чай, у нас есть великолепное варенье из розовых лепестков, свежее, этого года, – она так улыбалась, что я просто не смог отказаться под предлогом, что спешу.
Мой телефон раззвонился как ненормальный, я бросил старушкам извиняющийся взгляд, но потом увидел, что это снова Ярек меня домогается, и сбросил звонок. Наверно, муж Артистки уже настучал ему о моем неподобающем поведении, а я вовсе не чувствовал себя ни в чем виноватым, никакого преступления не совершал, я только объяснил ему все как есть – и мы покончили с этим. Все, дело закрыто, проблема решена. Неужели так трудно это понять?!!
Старушка номер один убрала карты на край стола, строго в том порядке, в котором они лежали до этого, переложила восемь кучек открытых и одну закрытую ровненько, сохраняя даже промежутки между ними и следя за тем, чтобы это выглядело так же эстетично, как и раньше.
Потом она разложила три вышитые салфетки, вынула сахарницу, серебряный поднос и маленькую хрустальную вазочку с серебряной ручкой.
Маврикий бы очень порадовался тому уважению, с которым она обращалась с этими вещами.
Старушка номер два внесла чайничек и чашечки с золотым кантиком. И прежде, чем я сообразил, что делаю, я перевернул чашку вверх дном и прочитал название фирмы, которое ничего мне не сказало.
Взгляд обеих дам, которым они сопроводили сие мое действие, заставил меня вспыхнуть от стыда. Я отставил чашку в сторону и глупо улыбнулся.
– Ольбрих, – сообщил я, потому что именно это и было там написано.
Они обе тоже улыбнулись, как по команде.
– Ольбрих! Мы любим фарфор конца девятнадцатого века. И как же приятно иметь дело с человеком, который разбирается в искусстве!
Я промолчал. Иногда нужно просто молчать, чтобы выглядеть умнее. В моем случае это работает. Почти всегда.
Старушка номер один подняла с подноса свою чашку.
– Настоящий фарфор пропускает свет, настолько он тонкий. Фаянс не пропускает… Такой фарфор отправляли художникам, никто не печатал на нем рисунка, это изображение высшего класса, произведение настоящего мастера. И вы с первого взгляда смогли его распознать и оценить. Взгляните на этот тонкий оттенок кобальта! А еще у нас есть «Сорау», – она повернулась и вынула из шкафчика еще одну чашку.
Я молча взял ее в руки. Поднес к свету, посмотрел сквозь нее, потом вернул. Вообще ничего в этом не понимаю.
– Это сегодняшние «Жары». Владельцами были семья Карстенс. Но в сорок пятом русские разбомбили фабрику, оборудование вывезли, все кончилось. Чай из этих чашек имеет другой, особенный вкус. Вильгельмина, налей. Это фарфор из сервиза «Кавалер», голубая мимоза, – он кивнула на буфет.
– Красивый, – сказал я, чтобы что-нибудь сказать, и взял в руки свою чашку. Она была легкая и тонкая. Внутри слегка золотилась. Старухина рука с изуродованными артритом пальцами, грубая, морщинистая, даже несмотря на митенки, очень контрастировала с безупречным тонким фарфором чашки, которую держала, – очень хороший образ. Весь лишний мусор убрать, оставить в кадре только эту чашку и эту руку – потрясающий образ…
