– Не я. Твоя мама.
– Кого спасли? – Инга была недовольна, что мы не восхищаемся ее работой.
– Кошмарину. Ту, которая внизу.
– Иеремиаш залил ей кухню, а потом позвонил маме, а папа спустился на ее балкон, потому что мой папа – альпинист, и они ее спасли.
Ну конечно. И кто мне скажет – зачем она тогда спрашивает, если все так хорошо знает? А ответ прост: затем, что она женщина. Будущая, правда, но все-таки…
– Норрис, и ты ничего не рассказал! – Инга хватает меня за плечи. – Да ты женоненавистник! Ты неправильно относишься к женщинам.
Что вот это значит – «неправильно относишься»? Я вообще к женщинам не отношусь, я к мужчинам отношусь…
– Инга, не провоцируй меня, – я вынимаю у нее из рук объявления, добавляю свои и вручаю Ане. – Возьми скотч, вон там.
– Напиши мой телефон тоже, если тебя не будет – я возьму, – говорит эта ушлая юная девица.
– Лучше дай мне свой номер – если я буду далеко, я тебе позвоню, чтобы ты помогла, – я вынимаю телефон и готовлюсь записывать номер.
Она диктует, слегка недовольная.
– Не могу же я повесить на тебя такую ответственность, – объясняю я ей. – И потом – речь же идет о деньгах. Тут должны договариваться взрослые. Но огромное тебе спасибо, что ты предложила, – я сохраняю ее номер в своем мобильнике.
– Что он сделал? – спрашивает Инга Анку, которая старательно складывает объявления и скотч в пластиковый пакет.
– Норрис ей делал дыхание изо рта в рот, фу, мерзко… – Аня морщится. – Мама говорит, он ей жизнь спас.
– Той холере, которую ты не выносишь?! Которая стучит? – Инга действительно поражена.
Я шикаю на нее, будет еще при ребенке меня компрометировать! Все-таки надо ей немного язык укоротить.
– Да. Той самой холере, – подтверждает Малолетка и с достоинством удаляется.
Это какая-то ошибка
Я не скажу матери, что ее ублюдок выбрал свободу.
Я вообще не знаю, что сказать матери.
Она хотела, чтобы я приехал и поговорил с ее лечащим врачом, – он сегодня дежурит, поэтому будет там после обеда, и это редкий случай, потому что обычно он уходит в два. О чем я должен поговорить с врачом? Понятия не имею. Ну, может, у него есть что мне сказать.
О Марте я сейчас думать не хочу.
Я еду на Урсинов в два места, на Пулавской пробка сумасшедшая, надо было ехать Жвирками, а потом на Морскую, я припоминаю, но уже, конечно, поздно, что там ремонтируют площадь Спасителя.
Я должен позвонить Марте, объяснить ей, что это не моя вина. Заставить ее со мной встретиться. Не знаю, возьмет ли она вообще телефон. Я подумаю, как это все сделать, обязательно, но попозже. Она не захочет со мной разговаривать, я ее знаю.
Тем более что все это уже не имеет никакого значения.
Я все испортил.
Как тот, с Офелией. Он ей сказал: иди в монастырь, а она взяла и утопилась. Марта считала, что это ошибка переводчика, – «nunnery» во времена Шекспира обозначало вовсе даже публичный дом якобы. Ну и он к ней неправильно относился, насколько я помню литературу.
А я к Марте отнесся еще хуже.
Пусть этот уродец найдется, да побыстрее. Мать меня не простит, если он не найдется. И она этого не переживет, я уверен.
Хотя, может быть, перестанет меня доставать, что имело бы свои плюсы.
Черт, черт, черт.
Слишком много всего. Толстый не позвонил, я ему оставил сегодня еще одно сообщение, но пока он молчит.
В больницу я еду уже к вечеру. По объявлению никто пока не звонил, а ведь Малолетка ответственно подошла к развешиванию. Что же с этим псом случилось? Может быть, его собаки разодрали?
Бартек рассказывал, что у его друзей был ротвейлер в Веселом, и сидел этот ротвейлер себе спокойненько на веранде, а в сад вбежала белка. И так обнаглела, что бегала взад-вперед, как будто дразнила собаку: а ну-ка, поймай меня! А пес был ученый, без команды с места не двигался. Но в конце концов он не выдержал, сорвался с места – и через секунду принес эту белку в зубах дохлую.
И тогда оказалось, что это никакая не белка, а вовсе даже сучка соседей, тоже какой-то там недопердыш китайской расы, только с пушистым хвостом. От нее только мокрое место осталось. И хозяин ротвейлера закопал ее под каким-то цветком, а соседям не стал признаваться. Так вот, может быть, мой мелкий придурок тоже уже под каким-нибудь кустом закопан?
Я должен его найти, должен.
* * *
В больницу я попадаю к пяти часам. И не могу припарковаться, как обычно, – в это время по всему городу найти паркову нелегко. Я голодный как собака, проезжал мимо какого-то «Макдоналдса», но от мысли о старом масле и горячей булочке мне становится дурно.
Кружу вокруг больницы, может, кто-то будет выезжать, мне же надо найти местечко, ведь миллионы варшавян как-то находят постоянно место для парковки. Это такое общепольское чудо над Вислой.
И на третьем круге мне это тоже удается.
Я иду в отделение.
Как только моих ноздрей касается этот больничный запах, мне хочется бежать куда глаза глядят, только бы скорее отсюда. Я, однако, мило улыбаюсь сестрам, некоторые, как говорит Толстый, симпатичные попки налицо, но как-то меня вообще не цепляет.
Открываю дверь в палату номер пять, где лежит матушка.
И кого я вижу у ее постели?
Профессора Зигмунта.
А мать, хотя у нее и опухшие глаза, словно она плакала недавно, утешающе гладит его по руке.
Что это он такой пришибленный? Четвертого игрока в бридж никак не могут найти?
Я вхожу, и только в этот момент матушка меня замечает. Профессор вскакивает, как по команде, подает мне руку, я здороваюсь с матушкой, он делает жест, который, наверно, означает, что он уходит, но мать говорит:
– Подожди в коридоре, Иеремиашу еще нужно поговорить с доктором.
Наверно, это какой-то шифр, потому что я, например, не понимаю, какое отношение имеет одно к другому. Он выходит, я сажусь на его стул, еще, прошу прощения, теплый, но никакого врача в пределах досягаемости не вижу.
– А что это профессор такой несчастный? – спрашиваю беззаботно, потому что надо же что-то сказать.
– Близко к сердцу принял – такой уж он порядочный человек.
Не понимаю, при чем тут «порядочный человек».
И вообще – что это такое: «порядочный человек»? Для меня это синоним слова «ничего». Когда нечего сказать о человеке – нельзя сказать, что он умный, смешной, мерзкий, веселый, красивый или хотя бы богатый, тогда говорят вот это слово: «порядочный». Не убийца, не насильник, не вор. Такой порядочный человек. И близко к сердцу принял.
