– И какой дурак станет это делать? – поинтересовался Адамат.
– Смотрите, – сказал кто-то в свите Рикарда, – они спускают шлюпку.
Инспектор присмотрелся к кораблю. Матросы забегали по палубе, внезапно шлюпка качнулась и поползла вниз, к воде. С борта сбросили веревочный трап, и по нему тут же начали спускаться какие-то люди.
– Дайте мне подзорную трубу, – попросил Адамат.
Фель мгновенно передала ее инспектору.
Он отыскал шлюпку и внимательно рассмотрел. Шестерка бруданских солдат. Гребцы. Несколько мужчин в цилиндрах.
Инспектор сосредоточился на одном лице.
– Он здесь, – объявил Адамат через мгновение, – в шлюпке.
– Кто?
– Кларемонте.
– Бездна, как ты узнал?
– Однажды я видел его портрет в представительстве торговой компании. Еще до того, как Кларемонте ее возглавил.
– Пусть только этот мерзавец появится здесь! – горячился Рикард. – Мы подготовимся к встрече.
Кларемонте казался чем-то взволнованным. Он рассмеялся над шуткой кого-то из гребцов, затем похлопал солдата по спине. У него было привлекательное лицо с высокими скулами, резко отличавшееся от остального тела – рыхлого, выдающего возраст и привычку жить в роскоши. Взгляд Кларемонте был бодрым и жизнерадостным, совсем не таким, как у его покойного агента лорда Ветаса.
Шлюпка отплыла от корабля. Лорд Кларемонте стоял на носу, чуть подавшись вперед, как военачальник, командующий вторжением.
Как и было на самом деле, если Адамат правильно понимал ситуацию.
Но где его солдаты? Почему он высаживается практически в одиночестве, прямо в руки поджидающей его толпы, которой объявили, что он прибыл отобрать все их имущество?
Шлюпка остановилась в отдалении от берега и бросила якорь. Лорд Кларемонте выпрямился, взглянул на площадь и развел руки.
– Жители Адопеста! – с улыбкой заговорил он, и слова с невероятной силой пророкотали над рекой.
41
С высоты старой колокольни Тамас смотрел на дождь, плотной завесой накрывший Альватон.
Утро выдалось серым и пасмурным, и фельдмаршал сомневался, что днем на улице станет намного светлее. Он не мог даже разглядеть Горелую гряду, хотя она возвышалась меньше чем в миле отсюда.
Превосходный день для того, чтобы его армия незаметно вошла в город.
Ужасный день для сражения.
Порох отсыреет, земля размокнет, а одетые в одинаковые синие мундиры противники не смогут отличить своих от чужих.
Улица внизу была запружена кезанскими солдатами и подводами, на которых перевозили припасы.
Тамас с тревогой наблюдал за ними. Если он прав – а он боялся, что так оно и есть, – уходя из Альватона, Никслаус предаст город огню. Разрушит все здания, убьет всех жителей, оставив достаточно следов, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения, кто стоит за этим нападением.
Застава Горного дозора находилась отсюда примерно в двадцати пяти милях. Рано утром Тамас слышал с той стороны слабые отзвуки пушечной стрельбы: Никслаус атаковал.
Это было всего лишь небольшое укрепление, совсем не такое мощное, как Вершинная крепость на Южном пике. Просто блокпост на дороге. Против двух бригад кезанской пехоты дозорным долго не продержаться.
Несколько часов назад Тамас отослал Влору обратно в лагерь своей армии.
Теперь ему не хватало ее. Некому будет прикрыть спину в бою. Деливские партизаны не доверяли Тамасу, поэтому большую часть времени он просто наблюдал за кезанскими солдатами, пытаясь обнаружить признаки того, что Никслаус начал действовать. Одним глазом Тамас следил за дорогой, надеясь увидеть Гэврила среди заключенных, сгоняемых кезанцами на работы.
В часовне под башней послышался шум. Массивная дверь открылась и закрылась снова. Мгновение спустя раздались шаги по каменной лестнице. Тамас провел пальцами по рукоятке пистолета, затем зажал патрон, осторожно раскрыл его и высыпал крошечную порцию пороха на язык.
Этого хватит, чтобы сохранить подвижность, справиться с усталостью и обострить зрение. Но недостаточно для того, чтобы заработать пороховую зависимость.
Во всяком случае, фельдмаршал очень на это надеялся.
По ступеням поднялась Халона. Она приблизилась к Тамасу, стоявшему возле огромного бронзового колокола.
– Халли. – Он приподнял шляпу, приветствуя ее.
– Тамас.
Несколько минут прошли в молчании.
Тамас украдкой поглядывал на нее. Вчера вечером он был к ней несправедлив. Халона не совсем утратила былую красоту. Величественная, с гордой осанкой, она одинаково естественно смотрелась бы и в шелковом платье дороже солдатского жалованья за целый год, и в простой шерстяной одежде, которую носила сейчас.
Нельзя сказать, что она ужасно состарилась. Просто постарела.
Все постарели, размышлял Тамас. Он сам, Халона, Гэврил. Она была губернатором Альватона почти три десятка лет. Двадцать лет Халона управляла городом вместе со своим первым мужем, затем еще десять – в одиночку, согласно королевскому указу. Этого вполне достаточно, чтобы сделать женщину старше на вид.
– Вы так и не вернулись, – внезапно произнесла она.
– Халли…
– Честно говоря, иного я и не ожидала, – оборвала она его. – Я не обвиняю вас. Не слишком сильно, во всяком случае. Теперь я знаю, к чему вы стремились, что занимало ваши мысли последние пятнадцать лет. Не могу сказать, что согласна с ними, но, по крайней мере, я их понимаю.
За несколько лет, прошедших после гибели Эрики, у Тамаса было множество любовниц. Едва ли он сожалел хоть об одной.
– Вы причинили мне большую боль, когда уехали, – продолжала Халона. – Сначала я еще надеялась, что вы вернетесь. Вы были со мной несколько месяцев, а затем исчезли. Но… я хочу, чтобы вы знали одну вещь. За эти несколько недель вы подарили мне незабываемые ощущения. Ощущения женщины, способной противостоять всему миру. За мою долгую жизнь только двое мужчин дали мне почувствовать подобное: вы и мой первый муж.
– А как же…
Халона сдавленно рассмеялась. Тамас взглянул на нее краем глаза и заметил, что она покраснела и поднесла к губам носовой платок.
– Мой нынешний муж – трус. Бездна, я не могу даже произнести его имя. – Она вздохнула и прислонилась к колонне возле колокола. – Я уважаю его как одного из лучших коммерсантов в Южном Деливе. Но при этом он один из первых трусов в стране. Я не люблю его.
Тамас смотрел на проливной дождь и обдумывал невысказанные слова. Она не любила своего мужа, но любила Тамаса. Он проглотил комок в горле и откашлялся:
– Халли, мне очень жаль. Если, конечно, это имеет какое-то значение. Прости.
