– Говорить тебе сейчас трудно, – сказал Рован. – Отвечай только «да» и «нет».
Селена слегка кивнула и тут же поморщилась от боли в шее и плечах.
– Есть опасность, что у тебя внутри все снова вспыхнет?
Селене казалось, что она дышит достаточно ровно. Жар еще ощущался на щеках, на ногах и внутри, но постепенно спадал. Огня там больше не было.
– Нет, – прошептала она, дохнув горячим воздухом.
– Тебе больно?
Его вопрос не был выражением сочувствия. Так командир спрашивает солдата, чтобы решить, что с ним дальше делать.
– Да.
Из ее рта вырвалась струйка пара.
– Мы приготовим целебное питье, – послышался голос другой женщины. – Вы пока протирайте ей лоб и плечи холодной водой.
Обе тихо удалились, скрипнув дверью бани. Потом что-то плеснуло в ведре и…
Селена чуть не ойкнула: на лбу очутилась тряпка, смоченная в ледяной воде. Снова плеск, и другая тряпка покрыла ей плечи.
– Ты израсходовала все силы, – негромко пояснил Рован. – Сказала бы мне, что дошла до предела.
Ей было очень тяжело говорить. Глаза открывать не хотелось, но она все-таки открыла. Рован с тряпкой в руках сидел на корточках возле купели. Рядом стояло ведро с ледяной водой. Он сменил тряпку, и Селена даже застонала – настолько приятен ей был этот холод. От ее тела вода в купели успела достаточно нагреться.
– Если бы я не оборвал нити, ты бы вычерпала свой колодец до последней капли и погубила бы себя. Скорее всего, сгорела бы изнутри. Ты должна научиться чувствовать опасную черту, останавливаться и отступать.
Сказано было повелительным тоном, как приказ.
– Иначе твоя магия разорвет тебя изнутри. На тебя сейчас… – Он тряхнул головой. – На тебя смотреть больно. Наши занятия прекращаются, пока ты не восстановишь силы. Поняла?
Селена наклонила голову. Ей хотелось, чтобы Рован сменил тряпку, дав ее лицу новую порцию благословенного холода. Но фэец ждал ее ответа. Только после кивка Селены он снова протер ей лицо, затем повесил тряпку на край ведра и встал:
– Пойду проверю, готово ли питье для тебя.
Селена кивнула. Рован ушел. Внешне могло показаться, что он обеспокоен, если не сказать – напуган случившимся. Нет, это внешне. Насколько она успела изучить характер Рована, его могла беспокоить лишь угроза провалить задание Маэвы.
В Террасене ее никто не учил управлять своей магической силой и распознавать опасные моменты. Мать почему-то считала всякое обучение магии прямой дорожкой к Маэве. Селене не объясняли, что она может сжечь не только шкаф с ценными рукописями, но и саму себя. Она не умела распознавать тревожных ощущений. На сегодняшнем празднестве она вообще не почувствовала, что сгорает изнутри. Все произошло слишком быстро. А может, это и есть предел ее магических способностей? Вдруг ее колодец не настолько глубок, как думается Ровану и остальным? Хорошо, если бы ее предположение подтвердилось.
Селена приподняла ноги; заныли измученные мышцы. Кое-как она села в купели, обхватив колени. На каменном выступе стены горели свечи. Селена с ненавистью посмотрела на огоньки фитилей. Она ненавидела огонь. Но тем, кто ухаживал за ней, нужен был свет.
Она прижалась лбом к обожженным коленям. Кожу на руках тоже опалило. Селена закрыла глаза, пытаясь собрать воедино сознание, расколотое на множество кусков.
Дверь открылась. Рован. Селена продолжала сидеть с закрытыми глазами, наслаждаясь прохладой остывшей воды в купели. Внутри у нее тоже все постепенно остывало. Рован сделал несколько шагов и почему-то остановился.
Удивленная его хриплым дыханием, Селена открыла глаза и обернулась.
Рован смотрел не на ее лицо и не на воду. Его глаза были устремлены на ее голую спину. Она сидела в такой позе, что ему был виден каждый шрам на ее спине.
– Это у тебя откуда?
Проще всего было бы соврать, но она слишком устала. К тому же он сегодня спас ее никчемную шкуру.
– Из соляных копей Эндовьера. Там это проще простого.
Рован застыл. Вроде даже дышать перестал.
– И долго?
Ну вот, теперь жалеть начнет. Но на лице Рована не было и тени жалости. Только спокойная и от этого еще более опасная ярость.
– Год. Я провела там год, прежде чем… это длинная история.
Она слишком устала. Каждое слово отзывалось болью в воспаленном горле. Селена лишь сейчас заметила, что у Рована забинтованы руки. Из-под рубашки тоже проглядывали повязки. Она снова наградила его ожогами. А он все равно нес ее на руках. Бежал с луга до крепости, ни разу не остановившись.
– Ты была рабыней.
Селена неохотно кивнула. Рован открыл рот, но тут же закрыл снова, судорожно сглотнул. Его лицо помрачнело от ярости. Казалось, он вспомнил, с кем говорит. Похоже, он был сильно зол на нее и за испорченный праздник, и за новые ожоги.
Рован молча повернулся и вышел из бани. Селене хотелось, чтобы он шумно захлопнул дверь, а еще лучше – разнес бы в щепки. Но он почему-то исчез почти бесшумно.
Глава 42
Ее спина.
Рован мчался над деревьями, изгибая и перенаправляя ветры так, чтобы они несли его в нужную сторону. Ветрам это не нравилось, но он не слышал их недовольного ропота. Внутри у него все ревело и клокотало. Рован почти не замечал внешнего мира – не более чем на уровне инстинктов. Его взгляд был обращен внутрь, и перед внутренним взором неотступно стояла картина: женская спина, исполосованная шрамами. Свет свечей и капли воды на коже делали их еще рельефнее.
Ему ли удивляться шрамам от плетки? Сколько их он перевидал за десятки и сотни лет. У друзей и у врагов. Ее шрамы были пустяком в сравнении со следами ужасных ран и обезображенными телами. И тем не менее, когда он увидел эти шрамы на ее мокрой спине, у него остановилось сердце, а в мозгу наступила оглушительная, всепоглощающая тишина.
Чем дольше он смотрел, тем больше проникался неудержимым стремлением добраться до тех, кто оставил на ней эти шрамы, и разорвать их голыми руками. Но кого именно? Эта мысль несколько отрезвила его. Он торопливо покинул баню, вышел во двор, превратился в белого ястреба и вылетел в ночь.
Маэва солгала ему. Намеренно или потому, что сама не придала этому значения. Но она знала. Знала, через что прошла эта девчонка. Маэва знала о пребывании Аэлины на каторге. Ровану вспомнилось, как Аэлина взвилась в тот день, когда он пригрозил ее выпороть. Конечно, с вершин своей дурацкой гордости он предположил, что в детстве ее попросту наказывали за непослушание. Где же его хваленая проницательность? Наказания детства не вызывают такого яростного отклика. Так мог вести себя только тот, чья спина попробовала плетки. А сколько раз он давал ей понять, что она – обуза на его шее?
