– Пошли, пошли, – тянул он меня, и я, снова вколотив распухшие ноги в туфли, вышла с ним на Монмартр. Мы нашли магазин, где продавали недорогое вино, и Данила купил сразу две бутылки красного. Молоденький продавец ловко открыл их нам с помощью хитро устроенного штопора, негромко сказал мне длинную тираду, которую я, к своему удивлению, почти всю поняла.
– Что он тебе сказал? – спросил меня Данила.
– Говорит, что мы не можем пить вино на улице, это запрещено.
– Ну да, как же...
На самом деле продавец сказал, что пить вино на улице запрещено, но таким прелестным женщинам, как я, в Париже все дозволено... Париж существует для того, чтобы делать приятное женщинам!
Мы вернулись в свой номер далеко за полночь – гуляли по Монмартру, пили из горлышка молодое, пощипывающее язык божоле и жадно, как в первый раз, целовались. А утром нас уже подхватил вихрь светской жизни. Друзья-катафилы оказались... можно было бы сказать «хлебосольными», если бы все французы, в общем, не были бы скуповаты на угощение. На первом же фуршете к вину было подано блюдо с кусочками ветчины... Ровно по числу гостей. Я прыснула, взглянув на обескураженную физиономию Данилы. На другом фуршете, очень шикарном, подали канапе с анчоусами и сырную нарезку. Между тем вина было очень много, и черноглазый художник Жиль Сипрэ, написавший свои фрески на двадцатипятиметровой глубине, употребив сверх меры, схватил меня за грудь. Хорошо, что афрофранцуженка Адель научила меня в свое время нескольким специальным выражениям... Жиль, моментально протрезвев, заявил, что это было совершенно феерично и прекрасно и он слышал такие слова только в детстве от своей бабушки. Лихая была старушка, упокой господь ее душу! А он сражен и навеки останется моим самым преданным поклонником.
Париж был прекрасен. Мир вокруг нас был прекрасен. И мы восхищались им каждый день, каждую минуту!
– Как глупо жить в одной стране! Как глупо купаться в одном море! Довольствоваться одной женщиной! Это все равно что пить всю жизнь один и тот же сорт вина! Надо непрерывно путешествовать, узнавать новое, любить жизнь и пользоваться ее взаимностью, – каждый день повторял Данила. Он уходил все раньше, а возвращался все позже, словно вихрь впечатлений подхватил нас и разносил в разные стороны.
Мне кое-что не нравилось в этом суждении, но я молчала. Я любила его. Я любила его так сильно, что знала – его измена и даже его уход не сделают меня несчастной. В конце концов, мир действительно лежал у наших ног. И Данила подарил мне его. Могла ли я быть несчастной?
Разумеется, я не оставила своих планов. Я навестила отель «Ритц» на Вандомской площади и узнала, когда начинаются занятия в Ritz Escoffier School. Правда, я так и не услышала ничего определенного насчет цены. От неизвестности я стала предполагать худшее. А деньги медленно, но неуклонно таяли. Ведь я тоже не сидела целыми днями в номере! Я открывала для себя Париж запахов и вкусов! Густые, сливочные и гнилостные ароматы сыров перемежались в моем восприятии свежим, йодистым запахом устриц и креветок... Пестрота фруктовых прилавков, нежный вкус мирабели, назойливое благоухание дынь, ежедневная чашечка утреннего кофе в бистро у собора Сакре-Кер... Огромные бельгийские вафли, ломкие, посыпанные сахарной пудрой – я грызла их, стоя в очереди на Эйфелеву башню. Настоящий луковый суп в уютном ресторанчике рядом с Сорбонной, густой и горячий, с сырным гренком сверху... А в ресторане на бульваре Клиши – бургундские улитки с соусом. Даже фастфуд казался мне роскошным, не таким, как повсюду: багеты с козьим сыром, панини с камамбером... А какие еще чудеса остались недоступны мне! Ресторан «Свадьба Жаннетты» в двух шагах от Гранд-опера, обставленный в роскошном стиле Османской империи, куда я осмеливалась только через окошко заглянуть... Ресторан «Прокоп» на бульваре Сен-Жермен – сначала я думала, что он назван в честь нашего соотечественника, но потом выяснилось, что открыл этот старейший в Париже ресторан граф Франческо Прокопио де Колтелли и завещал всегда блюсти в нем самый аристократический дух. А расположенный в центре острова Святого Людовика ресторан «Nos Ancetres les Gaulois», что значило «Наши предки галлы»? Он выдержан в средневековом духе, там играют гитары и тамбурины, там со сцены поют древние баллады и подают еду, приготовленную по старинным рецептам!
– Ты стала совсем парижанкой, Душенька, – удивлялся мне Данила.
– Да, и ты изменился. Не знаю, как мы станем возвращаться домой – я как будто уже дома...
– Ну, до этого еще далеко!
Он был беспечен, как скворец, его не волновали заканчивающиеся деньги, он не думал о будущем. Он обнимал меня, даруя мне удивительную радость, бесконечное наслаждение. Он беспокойно спал, метался, говорил и смеялся во сне. Во сне Данила продолжал жить... Я не могла заснуть, вставала у окна, смотрела на огни, пока не начинало резать глаза. И тогда я тоже засыпала, ощущая только счастье, чистое, незамутненное счастье.
А однажды он ушел и не вернулся.
Я ждала его день, два... Несколько раз звонила, но он сбрасывал звонок, а потом вообще отключился. Нет, я не сидела у окна, как безутешная вдова. Я гуляла по Парижу, ходила до тех пор, пока не переставала чувствовать под собой ног. Возвращалась в отель и падала без сил. Ночами мне не хватало его крепких рук, и я плакала, но как-то без эмоций. Все вокруг казалось мне совершенно нереальным, как будто это происходило не со мной. Однажды утром я решилась идти в полицию, но передумала. Что я им скажу? В конце концов, Данила взрослый человек. У него паспорт, пластиковая карта... Они не обязаны разыскивать всех неверных возлюбленных. Быть может, он, как его кумир Филибер Аспер, нашел свое последнее счастье в парижских катакомбах? Или его пленила француженка, одна из этих незабудочек в черных брючках, с непременным платочком на шее? А может быть, это та миниатюрная китаянка, которой он так восхищался на вечеринке у знакомых? Она тоже катафил, их объединило общее увлечение... Или я просто стала для него обузой? Через несколько дней кто-то принес мне в отель и оставил у портье конверт с деньгами, которых как раз хватило бы на билет обратно. Кто это мог быть, кроме Данилы?
Я позвонила бабушке:
– Я возвращаюсь.
– У тебя грустный голос, девочка моя. Твои планы потерпели крушение?
– Можно сказать и так.
– А Данила?
Я вздохнула.
– Он пошел своей дорогой.
– Ну, так и ты иди своей, – весело сказала моя невероятная бабушка. – А твоя кукла Ариша с тобой?
– Конечно.
Ариша сидела на прикроватной тумбочке и смотрела на меня, как мне показалось, насмешливо.
– Может быть, пришел момент узнать, что она думает о твоей тяжелой ситуации своей очаровательной головкой? – спросила бабушка, и в трубке послышались гудки.
Что это за ребус?
«Что она думает о моей тяжелой ситуации...»
А черт ее знает, что она думает. Кукла не может думать, у нее мозгов нет.
