— Хорошо вернуться домой в Берлин! — неожиданно сказала Фрида.
— Пожалуйста, смотри на дорогу! — ответила я и постаралась отмахнуться от этого слова, как от всего, что нам мешало.
Не помню, чтобы мне когда-нибудь пришло в голову назвать домом место, где я жила. Очевидно, я говорила просто: «Мне пора идти», или «Я хочу лечь», или «Я ухожу».
Слова «Мне пора домой» часто вызывали во мне неприязнь к тому, кто их произнес. Я понимала, что это несправедливо, но это ничего не меняло. Франк обычно говорил: «Мне пора домой!». Маленькое словечко «пора» означало, что он вынужден уйти, хотя и не хочет этого. И, тем не менее, день был уже испорчен. Еще и потому, что я не могла попросить его не говорить этого.
— Мне всегда что-то мешает. Расположение, комната, здание или же атмосфера. Слово дом не имеет ни субстанции, ни характеристики, — призналась я.
— Прости! — сказала Фрида, что было не в ее характере.
— Между прочим, мне сегодня приснилось, что я оказалась гостьей в доме, где было много народа. Казалось, там царит совершенная идиллия. Но постепенно выяснилось, что ко мне это отношения не имеет. Люди ходили, занятые своими делами, или же сидели и негромко болтали друг с другом. Ко мне никто не обращался. Я пыталась понять, почему я пришла в этот дом, но никто не хотел со мной разговаривать. Они обсуждали между собой обстановку, предстоящий обед, приглашенных гостей, полотенца, которые следует повесить, и тому подобное. Комнаты были в образцовом порядке, всюду цветы, красивая мебель, картины, яркие краски. Женщин было больше, чем мужчин. Мужчины по какой-то причине держались на заднем плане, в соседних комнатах, или же я видела их через окно. Неожиданно наступила ночь, и все заснули там, где стояли, сидели или шли. Словно застыли в различных позах, как манекены в витринах дорогих магазинов, торгующих мебелью или всякими хозяйственными товарами. Я ходила по темным комнатам. Вскоре послышался звук, похожий на жалобный голос. Когда я открыла дверь, ведущую в подвал, он стал громче. Нехотя я спустилась по узкой лесенке и попала в большую комнату, посреди которой стоял матрац. На сером шерстяном одеяле лежала девочка, нижняя часть ее туловища была скрыта покрывалом. Она, съежившись, плакала, лежа на боку. Жалобный голос принадлежал ей. Постепенно я поняла, что она пытается кричать: «Мама, иди ко мне!». Слов было почти не разобрать. Когда я подошла и хотела к ней прикоснуться, она исчезла. Но я знаю, что она там была.
— Ты должна была заявить на них, когда выросла, — сказала Фрида.
— Мне было стыдно, и я ничего не смогла бы доказать. Не я одна была в таком положении. Ведь такое случалось не каждую неделю.
— И ты никогда никому об этом не говорила?
— Нет, это бы ничего не дало.
— Ну как же! Все бы раскрылось. Так перестали бы поступать.
— Один мальчик написал об этом своим родственникам. Письмо обнаружили и, конечно, не отправили по адресу. А мальчика вызвали в кабинет к директрисе. Попечитель приюта тоже там присутствовал, он всегда помогал… нас наказывать. Думаю, он давал приюту деньги. А может, мне все это только приснилось.
— Что стало с мальчиком, который написал письмо?
— Как обычно, на какое-то время его заперли в подвале. И все дети должны были обещать, что никогда не станут говорить дурно о нашем приюте и о тех, кто там работает. А с мальчиком все было в порядке. Кто-то все-таки вынес тот случай за стены приюта. Но это была не я.
— Ты помнишь какие-нибудь подробности?
— Нет, доказать ничего невозможно. Люди подумают, что мне все это приснилось. Или я все придумала. Ведь я сочиняю книги. На действительность нельзя полагаться. Она ускользает. Кое-что из действительности лучше забыть. Надо жить дальше.
Фрида сосредоточилась на дороге. Большой дорожный знак предупреждал о сужении дороги из-за ремонтных работ. Мы въехали в узкий коридор с забором по обе стороны. Там было однополосное движение, и какой-то трейлер, как всегда, пытался протиснуться вперед. Но Фрида упрямо настояла на своем праве и не пропустила его. Водитель трейлера посигналил, и Фрида лишь сморщила нос в ответ на его гудок. Она победила, но меня била дрожь.
— Тебя не раздражает, как я веду машину? — спросила она, когда мы выехали на шоссе с трехполосным движением, и машины уже не мешали друг другу.
— Нет.
— Вот так всегда. Человек редко говорит о том, о чем он действительно думает, или о своих чувствах. Большая часть разговоров — чистый камуфляж. Настоящая жизнь редко, или никогда, не всплывает на поверхность. Она существует только в голове человека.
Дождь хлестал в лобовое стекло и «дворники» трудились изо всех сил.
— Думаешь, между нами есть прямая зависимость, так сказать, метафизическая связь, такая же, как между вымыслом и действительностью? — спросила я.
— Да! И между тобой и ребенком в подвале тоже. Напиши об этом, — сказала Фрида.
— Об этом… Для этого невозможно найти слова.
— Почему?
— Чтобы об этом написать, надо от этого отстраниться, а я не могу, — призналась я.
— Как же можно говорить, что ты хочешь покончить с прошлым, если ты не в силах даже отстраниться от него?
Я не ответила.
— Ты должна писать о жизни, не думая о том, что это может тебя скомпрометировать, разоблачить или выставить в невыгодном свете. Не думать о том, что это может повлиять на отношение к тебе окружающих. Даже если кое-кому, кто, возможно, не смеет признать собственную жизнь, не понравится то, что ты им преподнесешь, у тебя должно хватить смелости преподнести им это. Ты должна доверять первой же мелькнувшей у тебя мысли. Той, которая позволит тебе в нужное время найти нужные слова. Ты должна разрешить читателю принять или не принять твой рассказ, ужаснуться и разгневаться. Пусть он отложит книгу, потому что ему не нравится то, что ты ему даешь. Это его дело, не твое. Может быть, читателю важно презирать кого-то. Или ненавидеть. Даже сперва любить, а потом ненавидеть. Или наоборот. Пиши о том, о чем вообще невозможно написать в совершенстве. В действительности абсолюта не существует, но вымыслу нет до этого дела. Ты должна написать о снах, о которых никто не просит тебя писать. Только так ты сможешь вызволить нас из подвала, — закончила Фрида.
Мы остановились на площадке для отдыха. Поставили машину под кленами с видом на три зеленых контейнера для мусора. Там мы съели взятые с собой бутерброды и запили их горьким кофе из «Гранд Отель Европа».
— Поедим по-настоящему, когда приедем домой, — сказала Фрида, изучая карту. — Пойдем прямо в ресторан «Зорба» и там поедим, мы заслужили хороший обед.
Я представила себе этот греческий ресторан и почувствовала запах скампи
[16]
на шампуре и вкус аниса в бокалах, налитых нам в честь возвращения. Увидела портрет Че Гевары на полке с рюмками и маленькими бутылочками, словно речь шла о посещении какого-нибудь старого родственника.
