Дорога вдоль Рейна
— Я всегда считала, что ты отдаешь предпочтение минеральной воде «Фаррис» в маленьких хорошеньких бутылочках. А ты через пять месяцев постепенно перешла на пол-литровые пластиковые бутылки «Эвиан»! Мало того, «Шальке» победил «Баварию Мюнхен» со счетом 5–1! Можно назвать это двумя равновеликими катастрофами, — сказала Фрида, когда мы переехали через Рейн возле Леверкузена.
Я промолчала. Мне надоели ее колкости на мой счет. Кроме того, она не попросила меня ответить, когда зазвонил ее телефон.
Мы въехали в Кёльн и остановились у первого же приличного отеля, какой нам подвернулся. Нам дали последний свободный номер, и мы пообедали в ресторане, битком набитом эксцентричными участниками какой-то модной ярмарки и громкоголосыми футболистами.
Рядом с нами сидели четыре модели и пожилая дама, которая, очевидно, была их руководительницей. Молодые вели себя так, словно продолжали демонстрировать коллекцию одежды, даже когда подносили ко рту вилку. Они широко открывали рты. Наверное, чтобы не прикоснуться вилкой к губной помаде. Их руководительница была в темном костюме и белой блузке, заколотой у воротника золотой булавкой. Она ела и говорила, и губная помада постепенно исчезала с ее губ. Словно смешное пояснение этой сцены вдруг появилось tableau:
Директриса приюта в темно-синем миссионерском костюме и белой блузке. В коричневых туфлях на высоком, но массивном каблуке. На лацкане пиджака сверкает булавка с белой жемчужиной. Дети и директриса собрались в церковь. Все вместе. Таков порядок. Директриса обычно выглядит строгой и недоступной. Но как только она надевает костюм с этой золотой булавкой, она преображается. И становится почти добродушной. Дети парами следуют за ней. Она идет как добрый полководец, с золотой булавкой на лацкане пиджака. И никому из взирающих на это шествие, не придет в голову, что в социал-демократической Норвегии есть дети, которых никто не любит. Ведь директриса торжественно ведет их в церковь так, чтобы все могли видеть, как она олицетворяет любовь к ближнему и доброту.
Вечером мы с Фридой стояли перед одетым лесами и сеткой, однако производящим впечатление собором. Его реставрировали. Вечерний свет боролся с редкими гнездами, кое-где прилепившимися к орнаменту или порталам верхних окон. Но вот пала тьма, мгновенная и ледяная.
В Кёльне мои плечи с изрядным трудом пытались удерживать на месте шею и голову. На самом деле я еще кружила по шоссе, где задние фонари казались красными глазами, а передние резали сетчатку глаза лазерным мерцанием. Какое бессмысленное существование, думала я, страшась следующего дня. Ноги заледенели в слишком легких туфлях, к тому же я забыла взять из машины перчатки. Я была как будто приговорена мерзнуть под руководством Фриды в самых легендарных городах Европы. Видимо, по ее мнению, это и был ее сюжет нашего путешествия.
Тоска по Берлину, словно рыбья слизь, забила мне дыхательные пути и голову, мне даже казалось, что от нее противно воняет. Я и подумать не могла, что так будет. Ведь мы прожили там всего несколько месяцев. И все время говорили только об отъезде.
В кармане у Фриды зазвонил телефон. Она вздохнула, но на звонок не ответила.
— Почему ты не отвечаешь? — спросила я.
— Потому что ты боишься, что кто-то по моему ответу сможет определить наш маршрут. С тобой становится трудно иметь дело.
— Ты отвечаешь, только когда меня нет рядом?
— И то нечасто.
— Значит, ты связываешься с нею, только когда бываешь одна?
— О Господи! С каких это пор тебя стала интересовать Аннемур? — смеясь спросила Фрида.
— Ты же пригласила ее к нам! И мы проехали уже несколько дней, а ты все молчишь. Должна же я знать, есть ли опасность, что кто-нибудь узнает, куда она едет.
— Никто ничего не знает. Она и сама этого не знает. Пока не знает.
— Тогда ты должна хотя бы взглянуть, кто тебе звонил.
Как ни странно, Фрида меня послушалась.
— И кто же это звонил? — спросила я, сгорая от любопытства.
— Номер мне неизвестен, — сказала Фрида и сунула телефон обратно в карман.
— Проверь, может тебе оставлено сообщение?
— Нет, не оставлено! — раздраженно сказала она. Что-то тут было не так. Фриду что-то беспокоило. Со своей треногой я еще могла справиться, но только не с Фридиной. Я перестала давить на нее, и постепенно она снова стала самою собой.
Прежде чем мы покинули Кёльн, я сняла большую сумму наличных и рассовала деньги в разных местах внутри машины и в багажнике. Чтобы не слишком часто прибегать к кредитной карточке. Таким образом я надеялась лишить банк возможности выследить места, где мы останавливались.
— А не опасно ехать с таким количеством наличных денег? — заметила Фрида.
— Опасно. Но из двух зол…
— Если бы у банка были доверительные отношения с кредиторами Франка, они бы уже давным-давно нас поймали.
— Почему ты так в этом уверена? Потому что знаешь больше, чем я? Фрида, на чьей ты стороне? — спросила я.
— Честно говоря, Санне, это тебе придется решить самой. Я не могу заставить тебя поверить, что я устраиваю все наилучшим образом. Деньгами тоже распоряжаешься ты. Думай, как знаешь. — Она оскорблено вздохнула и замолчала.
Остаток вечера я с таким же успехом могла провести одна. Она отказывалась общаться со мной.
В следующие дни мы, минуя шоссе, ехали вдоль Рейна, по проселкам, аллеям, через мосты и маленькие городки. Иногда так близко к окнам домов, что у меня возникало чувство, будто мы едем прямо по их обеденным столам.
В одном месте мы проехали дорожный знак, обозначающий поворот на Франкен. Все, что напоминало мне о Франке, становилось символом измены и тоски, словно я играла в индийском фильме о любви, в котором дорожные знаки служили убедительным реквизитом.
В долине высились серые и кирпично-красные крепости. Издали можно было подумать, что они не настоящие или что ты попал в комнату для игр какого-нибудь великана, который все это построил из кубиков и украсил искусственными растениями. Рейн и машины разрушали эту иллюзию. Движение происходило по шоссе и по реке. Виноградники, на вид мертвые, карабкались террасами вверх по крутым склонам. Снега не было. Тут и там на солнечных местах зеленела трава. Названия местечек кончались на -дорф и -бад, создавалось впечатление, что каждая семья считала для себя делом чести владеть, по крайней мере, одним замком. На другом берегу, в Зибенгебирге, замки стояли в величественном уединении на высокогорных равнинах, занимавших огромные террасы.
— Здесь они производят своё сладкое тошнотворное белое вино, — заметила Фрида.
— Некоторые люди предпочитают сладкое вино, — сказала я и чуть не поблагодарила ее за то, что она перестала на меня злиться. С тех пор, как я спросила у нее, на чьей она стороне, между нами установились натянутые отношения. Я, без сомнения, обидела ее. С другой стороны, не всегда же только ей было обижать меня.
