В одном месте мы остановились и вышли из машины на берег. На небольшом холме стоял кустик с веткой мимозы, явно собирающейся расцвести. Меня вдруг охватило чувство благодарности. Словно своего рода освобождение от двухдневной тоски по Берлину. Это было все равно, что стоять возле памятника на вершине в Кройцберге холодным днем, когда со всех сторон дует пронзительный ветер, и вдруг заметить, что ветер переменился и стало на двадцать градусов теплее. Так я восприняла это однажды в октябре. Я вновь испытала давно забытую радость жизни. Как будто обрела потерянную миром весну.
Мы катили через городки, которые нам хотелось бы осмотреть. Но путники всегда должны стремиться вперед. Всегда быть в движении. Для меня безопасность заключалась в том, что я не знала, где буду ночевать в ближайшую ночь. То, чего не знала я сама, очевидно, не мог знать никто.
Когда я открыла глаза в Боппарде и услыхала далеко в тумане пароходный гудок, я проговорила в пространство:
— Мы сегодня же едем дальше!
И ответ Фриды был так же решителен:
— Мы сегодня же едем дальше!
Когда мы обогнули то, что на карте значилось как Санкт-Годар, мы увидели на другом берегу устремленный в высь предмет, похожий на фаллос. Это была огромная фигура девушки, которая, согласно легенде, своим пением и игрой на дудочке заманивала доверчивых шкиперов в пучину.
— Ее уже описал Генрих Гейне, так что можешь не хвататься за свой блокнот, — сказала Фрида.
Девушка на другом берегу была так далеко, что ее невозможно было даже сфотографировать, она напоминала черного мастодонта под внушительными горными скалами.
— Мы едем в Вормс, где риксдаг обвинил Лютера в ереси в тысяча пятьсот двадцать первом году, — объявила я.
— На тот сеанс мы уже опоздали, но все равно это интересно, — сказала Фрида.
Город был достаточно маленький, и потому мы рискнули отойти от оставленного на стоянке автомобиля с деньгами, рассованными в обувь и под сиденья, в мешок с грязным бельем и в чехлы на сиденьях. Несколько жалких евро лежали даже под резиновыми матами. Как старая женщина, прячущая свою пенсию в тюфяке, я спрятала деньги в машине до того, как мы покинули пустой гараж нашего отеля в Кёльне. Фрида тогда только покачала головой, но от комментариев удержалась.
В Вормсе мы обошли собор Святого Петра и зашли в трактир, чтобы съесть чего-нибудь горячего, прежде чем поедем дальше. Там царило воскресное настроение, клиенты были местные. Какой-то мужчина сидел в баре с полупустой кружкой. Он тут же завязал с нами беседу. Обычно беседу завязывали с Фридой. К таким, как я, обращаются редко. Моя незаметность, безусловно, облегчила мне связь с женатым мужчиной. Я всегда была вне подозрений. Кому могло прийти в голову, что Санне Свеннсен таким образом проводит свободное время?
Связь с женатым мужчиной? В этих четырех словах я увидела все падение женщин в исторической перспективе. Женщин, которые во все времена позволяли женатым мужчинам овладевать собой. Были, безусловно, и мужчины, состоявшие в связи с замужними женщинами. Но в таком случае столь неделикатное поведение записывалось на счет неустойчивой морали женщин. Даже я, ничего не знавшая о своих родителях, размышляла о великом падении моей матери в связи с моим появлением на свет. На отца я возлагала лишь косвенную ответственность, не прибегая к утомительному феминистскому анализу. Правда, в свободное время я упрекала его в отсутствии поддержки. Для чего теперь я, прямо скажем, была уже старовата.
Нет, это женщины от века позволяли овладевать собой. В маленьких комнатках, в чуланах, в кустах, на сеновалах. В девичьих светелках и в кроватях с пологом, на узких койках отелей и на грязных овчинах. В жизни, как и в литературе, именно женщины в силу невероятной живучести своего пола несли впоследствии ответственность, одиночество и отчаяние. Я бесконечно удивлялась тому, что женщины, включая меня самое, были не в состоянии извлечь урок из истории человечества. Благодаря слухам и фактам, они прекрасно знали, к чему их может привести общение с мужчинами. Их ждали ярлык падшей женщины, часто беременность, ловкие бабки и социальные заведения. В худшем случае самоубийство или естественный выкидыш, произошедший с помощью инструмента, профессионально введенного, куда нужно. Или вязальной спицы — в отверстие, созданное для проникновения другого предмета. Нетрудно было считать, что порочные наклонности достались тебе по наследству. А номер с вязальной спицей не удался или к ней не прибегли исключительно из трусости. Случалось, что мне рисовались подобные картины. Не знаю, почему эти мысли пришли мне в голову именно здесь, ведь они не имели ничего общего ни с этим трактиром, ни с этим старинным городом. Я никогда не бывала в нем раньше. Я сидела за стойкой бара и слушала болтовню Фриды с местным дамским угодником.
Держа трубку в углу рта, он говорил по-немецки с французским акцентом. Волосы стального цвета, четкий профиль и уже выпитые четыре или пять кружек пива. Сразу было видно, что он вступил в возраст, где все контролирует сила притяжения. Это угнетает человека, хотя и естественно, что даже самые тонкие и легкие слои кожи обретают тенденцию к провисанию.
Не знаю, по какой причине люди сообща решили, что гладкость кожи — это единственно приемлемое ее состояние. Гладкая кожа постоянно демонстрируется в рекламе и в средствах массовой информации так, чтобы все могли постичь важнейшую в жизни истину: персиковая кожа — это синоним настоящего Человека. Сомнительно, чтобы обязательной составляющей этой гладкости была также и человеческая душа. Ибо, если в идеальной персиковой коже находится хоть частица души, на нее тоже должен быть нанесен глянец, дабы она являлась людям в пристойном виде. Например, при обмене мнениями. На глазах у почтенной общественности нужно демонстрировать свои знания и иметь собственное мнение о вещах, о которых многие вообще не имеют ни малейшего представления. Когда я читала газеты, смотрела телевизор или слушала радио, меня всегда подавляли знания людей, способных постичь все, и не было такой области знаний, которой бы они не владели. Для такого человека, как я, которому требовалось несколько дней, чтобы прочитать роман в двести страниц, и который читал лишь две газеты в день, да и то с грехом пополам, а чаще только одну, способность этих людей казалась достойной восхищения!
Не знаю, почему я вспомнила об этом теперь, потому что кавалер Фриды был тут ни при чем. Уж у него-то на душе точно не было глянца. Он излучал подвыпившее, обветренное обаяние, и меня нисколько не удивило, что Фрида на него клюнула. Кроме того, на его еще стройной талии красовался кожаный пояс с металлической пряжкой. Преданность пивной кружке уже нарушила стройные пропорции верхней части его торса, однако не больше, чем было естественно для человека, не бывшего рабом глянцевой души.
Я не могла понять, что задумала Фрида. Иногда она бывала крайне привередливой, но, случалось, флиртовала с первым, кто подвернется. Часто было трудно понять, намерена ли она продолжать флирт или собирается прекратить его. Это разжигало мое любопытство.
Наконец он захотел угостить нас пивом, что Фрида тут же отклонила, потому что была за рулем. Тогда на стойке появилась минеральная вода. Теперь он захотел узнать, куда и когда мы направляемся. К своему удивлению я услышала, как Фрида сообщает этому чужому человеку, что мы намерены остановиться на ночлег в Страсбурге.
