В это время зазвонил Фридин телефон. Я выждала какое-то время, но слушать его звонки было мучительно и я протянула руку к ее куртке, висевшей на стуле.
— Да? — неуверенно проговорила я.
— Это ты? — спросил звонкий женский голос, очевидно, это была она.
— Да-да, говори.
— Ты уверена, что я не потревожу тебя своим приездом? Что ты пригласила меня не потому, что хочешь выглядеть доброй? Первый раз, когда ты позвонила нам домой и сказала, что Франк однажды помог тебе избавиться от старого шкафа и ты получила за него такие хорошие деньги… И мы разговорились, как будто сто лет знали друг друга… И я рассказала тебе, как мне тяжело… Скажи, ты пригласила меня в это путешествие только из жалости? Ведь это было для меня таким утешением! Но может, на самом деле ты вовсе не хочешь, чтобы я приезжала?
Я сидела с Фридиным телефоном в руках. Я говорила с нею. У меня была последняя возможность избавиться от нее.
— Как у тебя дела? — спросила я, чтобы выиграть время.
— Они грозят, что если я не отдам им деньги, то пожалею об этом.
— А что говорит… Франк?
— Он запретил мне обращаться в полицию. Говорит, что это пустые угрозы и что он на следующей неделе вернет им деньги. Но, по-моему, у них серьезные намерения. Я почти не выхожу из дому. Мне страшно. Я всегда была… немного истерична. Я могу не приезжать… если это слишком хлопотно. Я хочу сказать, что обойдусь, надо только взять себя в руки… Ведь Франка здесь нет… Он живет у нее.
— Я очень хочу, чтобы ты приехала. Жду встречи! — твердо сказала я.
Проснулась я от того, что ветер хлопал старыми ставнями. Красивые кованые крючки на рамах не выдержали, и оконные рамы грохотали от порывов ветра. Я встала, чтобы закрыть их. За окном все было серым. Комната находилась высоко, из нее открывался вид на красные крыши и серые каменные здания, вьющиеся растения и деревья в кадках. Но от дождя и ветра все преобразилось. Как будто обнажилась изнанка вещей. Я неожиданно испытала удовлетворение. Ветер вел себя, как сильный норвежский ветер. Но шум его был более отдаленный, я как будто могла управлять им. Я снова забралась в постель и лежала, слушая голоса его порывов. То высокие, то низкие. Они то отдалялись, то приближались. Где-то по соседству ветер подхватил что-то из жести. Эта железка и грохотала и пищала. Похоже на чайку вскрикнула птица. Здесь? Так или иначе это успокаивало и защищало. Да, правильно, это чайка. Вот она снова кричит.
Перед моими закрытыми глазами возникло tableau:
Сильный ветер дует в лицо девочке лет двенадцати-тринадцати. Она стоит высоко на галерее, окружающей белую башню. Это маяк. Девочка чувствует, как ее волосы взлетают вверх, рвутся с головы. Тонкие эластичные брюки и ветровка прилипли к телу. Даже коричневые резиновые сапоги поддаются ветру. Резиновые голенища ищут опоры у ног. Какая-то сила хочет подхватить девочку. У нее в голове проносится мысль: не противься, пусть ветер унесет тебя. Надо взлететь. Руки и тело ритмично двигаются в такт порывам ветра, и девочка думает: вот, сейчас! Но продолжает стоять на зеленом железном настиле. Разгневанный горизонт пытается наказать кучку бегущих облаков. Побелевшее море беспрерывно окатывает водой ближайшие скалы, но море уже сдается и плюется зеленью. Высокий мужчина появляется в дверях и останавливается на пороге. Неожиданно он подхватывает девочку и высоко поднимает ее. Воздух под ней становится плотным, его можно раздвигать руками, как воду. Мужчина подкидывает девочку и какое-то мгновение она висит над перилами, а потом он снова ловит ее. Но она уже попала в туннель, из которого только один выход. Она миновала темноту и знает, куда двигаться дальше. В этой головокружительной воронке между темнотой и светом страх исчезает. Она слышит, как волна откатывается назад. И глубокий струнный звук. Словно кто-то вдруг остановил патефонную пластинку. Девочка приходит в себя на внутренней винтовой лестнице маяка. Железные ступеньки впиваются ей в ребра, голова расколота на части. Несколько человек что-то сердито говорят мужчине. Тяжело ступая, он спускается по лестнице, и на звук его шагов откликается глухое эхо. Ее тело дрожит в такт с этим звуком и движением. Все оказалось возможным, как она и думала, стоя там наверху. Можно полететь над серыми скалами. Высоко над бушующим морем. Соленый запах застрял у нее в носу, чайки кричат. Она может летать. Теперь она это знает. Надо только помнить об этом. Она может снова полететь. Когда захочет.
Встреча в Провансе
Я почувствовала запах мимозы задолго до того, как увидела ее в садах. Апельсиновые деревья были усыпаны плодами. Я вдруг поняла, что имеют в виду люди, когда с мечтательным взглядом произносят слово Прованс.
В Антибе мы гуляли по пристани. Суда размером с четырехэтажные городские виллы стояли, выстроившись друг за другом. У многих на палубах были разбиты садики и зеленели деревья. Кое у кого были на пристани свои места и возле сходней были звонки. В одном месте команда отдыхала на палубе перед открытым баром на колесиках. Форменные куртки были расстегнуты, царило непринужденное настроение. Возле мачты под большим тентом спала солидная шлифовальная машина.
— Сразу видно, что владельцев нет дома, — заметила Фрида.
— Но ведь автомобили их тут? — возразила я.
— Как ты не понимаешь, в распоряжении слуг должен быть автомобиль, чтобы в мае встретить хозяина в аэропорту.
— Господи, какое ненужное расточительство!..
— И этот морализм я слышу от женщины, путешествующей с украденным капиталом?
Я прекратила дискуссию о безответственно расходуемых мировых ресурсах. Вины Фриды в этом, во всяком случае, не было.
Мы обогнули один из пакгаузов. Женщина с голыми ногами сидела на куче какого-то тряпья и что-то диктовала на маленький магнитофон. Она была похожа на моего начальника, который диктовал мне письма, когда я работала в конторе. Рядом с ней стояла тележка для товаров из супермаркета. По-видимому, это и был ее настоящий дом. Странные вещи привлекли мое внимание. Ветряная пластмассовая мельница ярких цветов издавала печальные звуки, словно выступала против солнечного света или по какой-то другой причине чувствовала себя не на месте. Кучка пластиковых пакетов с неизвестным содержимым. Форменная куртка была, безусловно, похожа на куртки матросов, сидевших на палубе. Открытая косметичка со старыми флаконами разного назначения. Наполовину пустая литровая бутылка воды «Эвиан». Кухонный скребок, совершенно новый на вид. Недоеденная французская булка и пластиковая бутылка с остатками чего-то, что могло быть вином. Плед качества и цвета, неподдающихся определению, висел на краю тележки и, наконец, одноухий игрушечный заяц меланхолично смотрел на небо стеклянным взглядом.
— Как думаешь, откуда у нее эта форменная куртка? Украла?
— Или заплатила за нее натурой? Ты это хотела сказать?
— Признаться, была у меня такая мысль, — сказала я.
Женщина как будто не обращала внимания на то, что мы за ней наблюдаем. Она просто сидела там. На рельсах, которыми пользовались, когда вытягивали суда на берег. И что-то громко диктовала в микрофон. Две золотистые босоножки на высоком каблуке стояли на ржавом рельсе, и по жестикулирующей руке скользила связка звенящих браслетов. Лицо у нее было не взрослое, скорее, даже слишком детское. Оно было раскрашено как будто слепым, чему могло быть логичное объяснение. Но в таком случае это означало бы, что у женщины был еще и другой дом, кроме этой тележки для товаров.
