Мне было холодно, и я была готова съесть, что угодно, лишь бы все было уже позади. Это мне напомнило детство и игру в прятки. Меня терзал голод не по ужину, а по тому, чтобы меня скорее нашли.
Фрида и Аннунген изучали меню на испанском и французском. Аннунген объясняла нам, что представляет собой каждое блюдо. Сперва она произносила его название по-французски, как заправская француженка, а потом переводила на норвежский. Щеки у нее раскраснелись, глаза сияли. Фриде явно не нравилось, что Аннунген вытеснила ее с поста руководителя поездки. Если бы я чувствовала себя лучше, это доставило бы мне немалое удовольствие. А так я безучастно наблюдала за происходящим.
— Какую роль Аннунген будет играть в романе? — вдруг спросила Фрида.
— Не самую главную, — сказала Аннунген, хотя в ее глазах светилась надежда на другое.
— Она ведь будет вымышленным, а не существующим персонажем, — уклончиво ответила я.
— Но ведь она очень важна. Как и Франк, — дерзко сказала Фрида.
— Франк? — Аннунген с удивлением посмотрела на меня.
— Франк косвенно является краеугольным камнем романа, потому что он твой муж, — объяснила Фрида.
— Боже мой! Неужели это означает, что все, сказанное мною о Франке, попадет в книгу? Что мы с ним будем героями романа? Мы, оба? Не могу поверить! Но ты должна написать это так, чтобы мама не догадалась, что речь идет о нас. Она член читательского клуба, и там тоже не должны узнать нас в романе… Это было бы очень неприятно. Ты должна написать, что Франк — очень хороший и порядочный человек. Он подарил мне большую камею наутро после свадьбы. Мне кажется, будто это было вчера. Он такой щедрый…
Тут Аннунген вытащила носовой платок, и нам подали паэлью.
— Думаю, нам не стоит обсуждать это сегодня, — сказала я.
Фрида сделала вид, будто не слышала моих слов, и принялась утешать Аннунген, обещая, что я непременно все приму во внимание, словно я была вымышленным персонажем, о котором они могли говорить в третьем лице, хотя я и сидела с ними за одним столом. Она даже не подумала о том, что я могу возразить, и не посчиталась с тем, что минуту назад я сказала, что не хочу сейчас это обсуждать.
К счастью, внимание Аннунген переключилось на девочку, сидевшую за соседним столиком, и супружескую пару, сидевшую поодаль. Девочка изловчилась и показала супругам свой рисунок. Она завладела их вниманием, и родители даже не попытались остановить ее. Зато попытался брат, который был ненамного старше. Он забеспокоился и начал говорить слишком громко. Родители не остановили и его. Делали вид, будто ничего особенного не происходит.
— О детях в этой книге не будет сказано вообще ничего. Писатель считает, что это тупик, — услышала я голос Фриды.
— Почему? Дети такие интересные, они личности, — не согласилась с ней Аннунген.
Я ковыряла вилкой паэлью. В ней было больше моллюсков и рыбы, чем перца и риса, как раз как я любила. И все-таки я не могла есть. Фридин анализ моих методов пробудил во мне желание драться. Неужели она хочет, чтобы я влепила ей пощечину при всех? Я продолжала методично ковыряться в тарелке, не зная на что решиться. Фрида никогда не позволяла себе провоцировать меня так, чтобы я осмелилась поднять на нее руку. Для этого она должна была первой меня ударить.
— Я ведь ничего не знаю о твоем замысле, — продолжала Аннунген. — Только то, что ты мне рассказала. Но подумай сама, что будет, если нас узнают? Разве хорошо, если ты припишешь нам поступки, которых мы не совершали? Ты должна более или менее придерживаться правды.
— В литературе правды не бывает. Еще меньше, чем в жизни. Предположим, ты найдешь себе в Барселоне любовника. И что же, это не должно будет попасть в роман только потому, что кто-то может узнать в тебе жену Франка?
— Такого никогда не будет. Ведь я замужем.
Я хотела предупредить Фриду, но было уже поздно.
— Вот как? Значит, ты хранишь верность человеку, который живет с другой женщиной? — спросила она.
— Что Франк делает со своей жизнью, это в общем-то его дело. Конечно, я могу быть оскорблена, могу сердиться и переживать. Но стыдно должно быть ему. А вот как я веду себя, это уже совсем другое дело. По-моему, ты не понимаешь, что я должна отвечать за свою жизнь. Я не могу разрешить писать обо мне все, что угодно!
— А ты можешь этому помешать? — спросила Фрида.
— Помешать? Я могу только полагаться на людей. Верить, что против моей воли никто не пойдет. Разве нет?
— Персонаж романа никогда не может полагаться на писателя, — сказала Фрида. — Но если ты найдешь себе испанца, писатель может приписать его мне. Ради Франка.
— Ради Франка? Что за чушь? Ради меня!
— Неужели у тебя нет желания отомстить Франку? — осторожно спросила я.
— Я полагала, что ты опытная женщина и не думаешь о таком. Один раз я попробовала отомстить… Нет, это не для меня. Месть требует времени, нельзя ничего делать ради себя. А мне нужна добропорядочная жизнь.
— Никто в мире не сообщает писателю о жизни столько, сколько персонажи его романа, — сказала Фрида, ей хотелось подразнить Аннунген.
Пара с детьми собралась уходить, и Аннунген не спускала с детей глаз.
— Надеюсь, в романе будет написано, что я тоскую по своим детям, — сказала она.
Не успела я придумать несколько сносных фраз, как в соседней комнате раздался смех. За окном выл ветер, я сидела за компьютером и писала о птицах, которые есть повсюду. Здесь, у моря, они были естественной частью пейзажа. Я обратила внимание на то, что чайки в Осло и в Берлине кричали совсем не так, как там, откуда я приехала. Городские чайки издавали свои городские пронзительные крики с крыш домов и с деревьев в парках. Или на берегу пляжа. Люди подолгу даже не вспоминали о них, пока голуби или другие мелкие птицы не сообщали чайкам, что где-то есть пища, и они слетались туда. Не в таких, правда, количествах, как было там, откуда я приехала. Но они были более агрессивны. Они неожиданно появлялись у меня за спиной в самых разных местах. Например, под деревьями во Фрогнерпарке.
Опять смех! Странно, каким приятным может быть одиночество, пока ты не услышишь, что за стеной кто-то смеется. Кто там смеялся, Аннунген?
Чайки в Осло как будто не знали, что им делать и где можно найти пищу. Сомнительно, чтобы они умели ловить рыбу. И они не давали себе труда, чтобы пометить свои угодья. Зато они появлялись там, где их меньше всего ожидали. Меня тревожило, что птицы, которых, как мне казалось, я хорошо знаю, ведут себя таким образом. Уже очень давно крик чаек был единственным агрессивным звуком, к которому я относилась спокойно. Я привыкла доверять этим существам, знала, чего от них можно ждать.
За стеной кто-то смеялся, совершенно точно! Кажется, Аннунген говорит по телефону? И потому смеется? Я вдруг подумала, что не знаю, есть ли чайки в пустыне? Как ни глупо, но меня раздражало, что я этого не знаю. Мои энциклопедии лежали в гараже в подвале отеля, и у меня не было сил идти туда за ними. Я слишком устала. Но продолжала мучить себя этим вопросом.
