На следующее утро я поехала дальше мимо бесконечных, плоских пахотных полей, а деревни, чем реже они попадались, тем больше радовали глаз путников. Это была огромная грудь Испании. Вдалеке виднелись снежные вершины гор, и в течение дня мы с «хондой» поднялись на высоту от тысячи до тысячи трехсот метров над уровнем моря. Если бы норвежские тролли знали об этих горных массивах и долинах с крутыми склонами, они бы поспешили эмигрировать в Испанию, что нанесло бы непоправимый урон норвежской народной душе.
Потом начался безумный спуск по шоссе 630. Солнце жгло, и я включила охладитель воздуха. В одном месте я остановилась возле отеля, прилепившегося к краю обрыва, вышла на смотровую площадку и подошла к кирпичной ограде — последней помехе на пути в бездну. Я глубоко затягивалась свежим воздухом, приправленным выхлопными газами трейлера, который на большой скорости покинул стоянку. К горлу подкатила тошнота, когда я заглянула в пропасть и поняла, что ждет нас с «хондой». Синеющих вершин было не семь, как в сказке Асбьёрнсона и Му
[32]
, а гораздо больше. Их отвесные склоны обрывались вниз. Узкая лента дороги вилась крутым серпантином, и движение было весьма оживленное, хотя на ней едва ли могли уместиться полторы машины. И, тем не менее, там, на смотровой площадке, я уже тосковала по своей «хонде» и ее искусственно охлажденному воздуху. Тосковала по искусственной надежности, которую давал мне салон машины, и по «кенгурятнику», отделявшему меня от действительности. Может, я начала обретать храбрость? Или просто хотела, чтобы все осталось уже позади?
Встреча с мужчинами на Северном Берегу
Сперва мне снилось, что я лежу и мои ноги и вся нижняя часть туловища покоятся в Бискайском заливе, или, как было написано на моей карте, — Golfo de Vizcaya. В полусне я не заметила ни одной баскской бомбы. А вот результат невоздержанного употребления вина был весьма ощутим. Облегчение после конца спуска и эйфория от свидания с морем стерли тот порог, который женщине нельзя было переступать.
Город назывался Хихон. Простыня была сырая и холодная, голова горела. Я встала, чтобы посмотреть, на чем я лежу. Оказалось, я спала на клеенке, поверх которой была постелена тонкая, как папиросная бумага, простыня. Видно, здесь приходилось дорого платить за то, чтобы с тобой обращались, как с малым ребенком. Фрида бы никогда не смирилась с таким обращением в отеле, рекомендованным путеводителем «Мишлен».
Как будто мало было того, что испанские и французские кровати сами по себе часто походили на орудие пыток. Твердую, как камень, подушку, созданную для динозавров, приходилось делить с товарищем по кровати. Тому, у кого он был. Пододеяльник был так прочно засунут под матрац, что усталому путнику было почти невозможно найти отверстие, чтобы вползти под него. В результате этих усилий появлялся бесформенный тряпичный ком, мало пригодный для нормального сна. Кроме того, человеку приходилось впитывать свой собственный пот. Я решительно содрала с себя эту липкую серость и попыталась заново заправить кровать. Покончив с этим, я окончательно проснулась и неприкаянно кружила по комнате, пытаясь прийти в себя.
Когда я спустилась к слишком раннему завтраку, на меня набросилась официантка, которая бешеной скороговоркой велела мне предъявить ключ от номера. Разумеется, ключ провалился в самый низ рюкзака. Шаря в рюкзаке, я мечтала о порядке, который так чтила прежняя Санне, умевшая находить простейший выход из бытовых трудностей. В конце концов я сунула ключ официантке под нос. Она махнула рукой в самый угол, и я поняла, что она предлагает мне сесть за стол, который был уже накрыт. И тут я проделала то, что, безусловно, одобрила бы Фрида. Я подошла к тому столу, взяла приборы и тарелку, вернулась к столику, за который хотела сесть с самого начала, строго взглянула на официантку, расставила все, как положено, и уселась на стул.
Официантка переменилась в лице. Но она оказалась из настоящих басков, потому что повторила мой путь к столику в углу, сдернула с него скатерть и вернулась ко мне. После этого она шумно сняла с моего стола скатерть, постелила другую и накрыла стол так, как она считала нужным. Я почувствовала себя дилетанткой… Потом она принесла мне холодный крепчайший кофе в игрушечной чашечке, два ледяных яйца, сваренных вкрутую, с синим желтком, холодные, но, тем не менее, подгоревшие ломтики хлеба, и апельсиновый сок. На этой родине апельсинов апельсиновый сок был синтетический и имел вкус маринованных тянучек.
Аппетита у меня не было, но официантка была тут ни при чем. Я подумала, что Фрида непременно сострила бы по адресу этого пятизвездочного отеля. А потом сказала бы: «Пойду пройдусь, надо придумать, что нам делать дальше». Есть что-то магическое в тех ролях, какие люди берут на себя. И начинают играть их в определенной ситуации. Почему же и мне не сделать то же самое?
Не позволив оставшимся промиллям остановить себя, я спустилась на лифте в гараж. И выехала из этого четко распланированного города с длинной полоской пляжа. Дорога шла то вниз, то вверх по идиллической местности с цветущей в горных трещинах каприфолью, с аллеями, напоминающими тропические джунгли, с запахом навоза, с обломками автомобилей, со сгнившими воротами среди ярко-зеленых полей и высоких деревьев. В некоторых местах даже при желании нельзя было бы пустить корни.
Я ехала туда, куда вела дорога и блуждала среди пустынных горных хребтов, где, как мне казалось, можно было проехать вниз к берегу залива. В одном месте на повороте мне встретились два сильно помятых автомобиля, несущихся на бешеной скорости, и мне было совсем непросто разминуться с ними.
Прибой я услышала задолго до того, как увидела море. Потом между крутыми лесистыми склонами, которые окружали узкую бухту, вынырнул Северный Берег. Пластиковые пакеты и коробки, всякий хлам, преклонившие колени старые пластмассовые стулья, пивные банки, свернутые газеты, одноразовые шампуры и прочие более живописные отходы были разбросаны по всему берегу. Ближе к воде, под горкой, с которой дорога круто обрывалась вниз, стоял старый ветхий домишко с грубо сколоченной вывеской, сообщавшей, что это кафе, на окнах висели истлевшие кружевные занавески, на веревке сохло мятое белье. Дверь была перекошена, но закрыта, и отсутствие людей отнюдь не успокаивало. Никаких животных, никакого движения, кроме покачивания сохнущего белья и деревьев, шумящих на ветру, кроме прибоя и облаков, которые гневно разбухали, пытаясь утопить солнце.
Я поставила автомобиль внизу и села на гнилую колоду в пятидесяти метрах от него, чтобы насладиться морем. За спиной у меня был дом-привидение, ущелье, заросшее непроходимым лесом, дорога и автомобиль. Если бы я была Фридой, я бы сказала, что я искушаю свой страх.
Какой-то шорох или звук тысячи крохотных ножек, шаркающих по гравию, заставили меня оглянуться. Словно хитрый чудовищный жук по крутому склону скользил один из помятых автомобилей, с которыми я чуть не столкнулась на повороте. Вздрогнув всем корпусом, он остановился недалеко от «хонды» Из него выбрались два молодых человека с банками пива в руках. В ту минуту облакам все-таки удалось закрыть солнце. Меня как будто вмонтировали в криминальный фильм, и я не знала, как долго он будет идти. Возможно, конец был уже близок. Мне пришло в голову, что прежняя Санне никогда бы не стала действующим лицом в такой сцене.
