– Что ж, ребята, есть у вас вопросы к нашему гостю?
Мадс тут же вскочил на ноги.
– Сэр, Норвегия была оккупирована в один день с Данией, но норвежцы два месяца боролись. С этой точки зрения не выглядим ли мы трусами? – Тон, каким он это спросил, был безукоризненно вежлив, но в вопросе прозвучал вызов, и мальчики зашумели ему в поддержку.
– Это наивная точка зрения, – отмахнулся Аггер.
Харальда это задело.
– Норвегия – страна гор и фьордов, – вмешался Хейс, обращаясь к своему опыту военного, – ее завоевать трудно. Дания же – равнина с развитой системой дорог. Против большой моторизованной армии мы бессильны.
– Вступить в конфликт, – добавил Аггер, – значило бессмысленно пролить кровь, а результат был бы тот же.
– Если не принимать во внимание тот факт, – в ярости возразил Мадс, – что тогда мы могли бы смотреть людям в глаза, а не прятать их от стыда.
В ушах Харальда эти слова прозвучали так, словно это сказал дома кто-то из его военной родни.
Аггер побагровел.
– Осмотрительность – лучшая часть отваги, так сказал Шекспир.
– Если быть точным, господин Аггер, это слова Фальстафа, самого отпетого труса во всей мировой литературе! – парировал Мадс.
Мальчики засмеялись и зааплодировали ему.
– Ну-ну, Кирке, – успокаивающе произнес Хейс, – я знаю, твои чувства задеты, но это не может быть основанием для невежливости. – Он обвел взглядом зал и кивнул одному из учеников. – Да, Бор?
– Как вы думаете, господин Аггер, могла бы философия герра Гитлера, философия национальной гордости и расовой чистоты, принести пользу, если применить ее здесь, в Дании? – Отец Вольдемара Бора был известный датский нацист.
– Возможно, некоторые ее элементы, – уклончиво отозвался Аггер. – Но Германия и Дания – разные страны.
«Разве это ответ? – сердито подумал Харальд. – Отговорка! Неужели у Аггера недостает духу сказать, что гонения по национальному признаку – зло?»
– А не расспросить ли нам господина Аггера о повседневной работе ригсдага, членом которого он является? – просительным тоном произнес Хейс.
Тут поднялся Тик. Самодовольный тон Аггера допек и его тоже.
– А вы не чувствуете себя там марионеткой? – спросил он. – В конце концов, нами правят все-таки немцы. То, что вы делаете, только видимость.
– Нашей страной продолжает руководить наш датский парламент, – ответил Аггер.
– Да. Поэтому надо стараться, чтобы тебя не уволили, – пробормотал Тик.
Те, что сидели поближе, услышали и рассмеялись.
– Продолжают существовать политические партии – даже коммунистическая, – продолжил Аггер. – У нас есть наша полиция и наши вооруженные силы.
– Но стоит ригсдагу сделать что-то, с точки зрения немцев, непозволительное, как его в ту же минуту прикроют, а полицейских и армию разоружат, – возразил Тик. – Выходит, то, чем вы занимаетесь, – просто фарс.
– Прошу не забывать о приличиях, Даквитц, – с раздражением произнес директор.
– Ничего страшного, Хейс, – вежливо улыбнулся Аггер. – Мне нравится, когда живая дискуссия. Если Даквитц считает, что наш парламент бесполезен, пусть сравнит условия, в которых живем мы, с теми, в которых находится Франция. Благодаря политике сотрудничества с немцами, которую мы избрали, жизнь рядовых датчан устроена значительно лучше, чем это могло быть.
Харальд потерял терпение. Он встал и, не дожидаясь, когда Хейс даст ему слово, осведомился:
– И что, если нацисты придут за Даквитцем? Что вы тогда посоветуете? Дружеское сотрудничество?
– С какой стати они придут за Даквитцем?
– А с той же, с какой пришли за моим дядей в Гамбурге, – потому что он еврей.
Аггер впервые выказал признаки раздражения.
– Оккупационные силы демонстрируют полную толерантность в отношении датских евреев.
– Это пока, – возразил Харальд. – Но что, если они изменят свое отношение? Предположим, решат, что Тик точно такой же еврей, как мой дядя Иоахим? Что вы нам посоветуете? Должны мы отступить в сторону, когда они придут и схватят его? Или стоит организовать сопротивление, чтобы подготовиться к такому повороту событий?
– Лучшая линия поведения – позаботиться о том, чтобы у вас никогда не возникла необходимость принимать подобные решения, то есть поддержать политику сотрудничества с оккупационными силами.
Харальд от гладкой уклончивости ответа вышел из себя.
– А что, если это не сработает? Дайте прямой ответ! Что нам делать, когда нацисты придут арестовывать наших друзей?
– Вопрос, который ты сейчас задал, Олафсен, – сугубо гипотетический, – счел нужным вмешаться Хейс. – Те, кто занимается публичной политикой, предпочитают встречать трудности лицом к лицу. Всему свое время.
– Вопрос в том, как далеко может простираться политика сотрудничества, – с жаром ответил Харальд. – Ведь когда ночью они постучат к вам в дверь, Хейс, уже не будет времени для дебатов!
Хейс, казалось, уже готовый отчитать Харальда за грубость, ответил все-таки мягко.
– Ты обратил наше внимание на важный аспект проблемы, – сказал он, – и господин Аггер постарался ответить на него со всей возможной полнотой. Думаю, разговор получился интересный, и теперь пришла пора вернуться к урокам. Но сначала давайте поблагодарим нашего гостя, который, несмотря на свою занятость, нашел время посетить нас. – И он вскинул руки, чтобы первым захлопать.
Харальд остановил его.
– Пусть он ответит на вопрос! – прокричал он. – Должны мы начать движение сопротивления, или пусть нацисты делают что хотят? Да ради Бога, неужели есть уроки важней, чем этот?
Шум в зале угас. Вступать в спор с преподавателями не возбранялось, но в границах разумного, а Харальд эти границы переступил.
– Думаю, тебе лучше покинуть нас, – тихо произнес Хейс. – Выйди, позже поговорим.
Закипая, Харальд направился к выходу, и каждый, кто был в зале, проводил его взглядом. Он знал, что следует уйти тихо, но не справился с гневом. Уже взявшись за ручку, повернулся к Хейсу и негодующе ткнул в него пальцем:
– Вот когда здесь будут гестаповцы, вы не сможете выслать их к черту вон!
Вышел и хлопнул дверью.
Глава 3
Будильник разбудил Петера Флемминга в полшестого утра. Он прихлопнул звонок и сел в постели. Инге лежала на спине с открытыми глазами, смотрела в потолок, безучастная, словно неживая. Поглядев на нее, он поднялся. В маленькой кухоньке включил радио. Репортер-датчанин зачитывал трогательное заявление немцев по поводу гибели адмирала Льютенса, который десять дней назад затонул на линкоре «Бисмарк», подбитом английской торпедой. Петер поставил на огонь кастрюльку с овсяной кашей и собрал поднос: выложил столовые приборы, намазал маслом ломоть ржаного хлеба, заварил эрзац-кофе.
