А потом ударил свет – огромный фонтан красного, оранжевого и золотого, и со всех сторон хлынули исполнители. С грохотом. Мужчины-квадди, мускулистые и энергичные, в обтягивающих блестящих комбинезонах. Барабанщики.
Барабанов я не ожидал. Все предыдущие представления, что Майлзу доводилось видеть прежде в невесомости, будь то танцы или акробатика, происходили в оглушающей тишине, не считая музыки и звуковых эффектов. Квадди барабанили, и при этом у них имелась еще пара рук, чтобы исполнять гимнастические трюки. Барабанщики встречались в середине, сцеплялись руками, придавали друг другу ускорение, вертелись и крутили двойное сальто в нарастающем темпе. Две дюжины квадди в невесомости работали точно в центре сферического зала, их движения были настолько точными, что они ни разу не отплывали в сторону во время прыжков и сальто, вращения и кувырков. Воздух пульсировал в ритме их барабанов, больших и маленьких, круглых и длинных, двойных и обычных. Причем некоторые исполнители играли не только на своих инструментах, но и на чужих в оглушающем темпе. Это было нечто среднее между музыкой и жонглированием. И при этом никто ни разу не сбился с ритма. Свет плясал, отражаясь от стен и освещая в ячейках зрителей поднятые руки, блестящие одежды, драгоценности, зачарованные лица.
Затем из другого выхода высыпали женщины-квадди, все в синих и зеленых костюмах, и присоединились к танцу. Единственное, о чем был способен думать Майлз, это: «Тот, кто первым привез кастаньеты в Пространство Квадди, совершил великое дело». Женщины добавили жизнерадостную высокую ноту к череде звуков. Барабаны и кастаньеты, никаких других инструментов. Не было необходимости. Круглое помещение вибрировало, рокотало. Майлз искоса глянул в сторону: губы Катрионы приоткрылись, расширившиеся глаза сияли, откровенно впитывая все это грохочущее великолепие.
Майлз вспомнил барраярские военные оркестры. То, что люди освоили нечто столь трудное, как игра на музыкальных инструментах, оказалось недостаточно. Им понадобилось делать это группами. В процессе ходьбы. Выписывая сложные фигуры. А затем принялись состязаться в этом, чтобы делать это еще лучше. Совершенство, такого рода совершенство никак не могло иметь здравого экономического обоснования. Это необходимо делать ради чести своей страны, или своего народа, или во славу Божью. Ради счастья быть человеком.
Представление шло двадцать минут, участники шоу тяжело дышали, с них тек пот маленькими каплями, улетающими блестящими стрелками во тьму, а они все кружились и грохотали. Майлзу пришлось заставить себя успокоить дыхание – он начал тоже тяжело дышать из солидарности – и сердце, забившееся в ритме барабанов. Затем последовал последний взрыв веселого грохота, и каким-то образом сложная паутина четвероруких мужчин и женщин разбилась на две цепочки, уплывшие прочь через те проходы, в которых появились откровение назад.
Снова тьма. Тишина была подобна удару. Майлз услышал, как Роик позади него мечтательно вздохнул, словно вернувшийся с войны солдат, который впервые ложится спать в собственную постель.
Зал взорвался аплодисментами. Хлопаньем в ладоши, разумеется. Майлз подумал, что отныне никому из барраярской команды не придется изображать восхищение культурой квадди.
Зал снова затих, из четырех точек проявился оркестр и встал в позицию вокруг огромного окна. Полсотни квадди держали более стандартный набор инструментов – все звуковые, как сообщила ему Катриона потрясенным шепотом. Они углядели Николь, которой двое квадди помогли установить арфу, почти такую же, как обычная арфа, и ее двусторонние цимбалы, которые под таким углом казались скучным длинным ящиком. Но пьеса, которую играл оркестр, включала в себя сольную партию для ее цимбал. Луч света выхватил ее лицо, а музыка, которая лилась из-под ее четырех мелькающих рук, была какой угодно, только не скучной. Светлая, легкая, берущая за душу, потрясающая мелодия.
Майлз подумал, что Бел, должно быть, видел все это десятки раз, но гермафродит казался очарованным не меньше, чем любой новичок. Глаза Бела светились не только любовью. Да. Нельзя любить ее всей душой, не любя также и ее щедрое, безразмерное, расточительное дарование. Никакой ревнивый любовник, жадный и эгоистичный, не смог бы совладать со всем этим. Этот дар необходимо отдавать всему миру или заглушить его источник. Майлз посмотрел на Катриону и подумал о ее оставленных на Барраяре великолепных садах, по которым она так скучала. Я недолго буду держать тебя вдали от них, любовь моя, обещаю.
Возникла небольшая пауза, во время которой квадди-униформисты установили несколько таинственных шестов и перекладин под странными углами по всему свободному пространству сферы. Гарнет Пять, левитируя рядом из уважения к Майлзу, проговорила через плечо:
– Сейчас будет отрывок из крупной вещи, классического балета Алджина «Перекресток», в котором рассказывается о полете нашего народа через космос в Пространство Квадди. Любовный дуэт Лео и Сильвер. Я танцую Сильвер. Надеюсь, моя дублерша не провалит партию…
Началась увертюра, и она замолчала.
Две фигуры, двуногий мужчина и блондинка-квадди, вплыли из противоположных концов пространства, набрали ускорение, оттолкнувшись руками от пары шестов, и встретились в середине. На сей раз не было никаких барабанов, лишь мягкая, тягучая музыка оркестра. Ноги Лео безвольно волочились, и Майлзу потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что роль исполняет танцор-квадди с искусственными ногами. Женщина великолепно передвигалась с использованием углового импульса, вытягивая или отводя разные руки при вращении или повороте, она виртуозно меняла траекторию у разных шестов. Лишь тихое фырканье и критическое бормотание Гарнет Пять наводило на мысль о несовершенстве, которого Майлз не видел. Тип с фальшивыми ногами передвигался подчеркнуто неловко, чем заслужил смех зрителей-квадди. Майлз нервно поерзал, сообразив, что видит почти пародию на то, как выглядят планетники в глазах квадди. Но очаровательные жесты помощи, которые делала женщина, превращали это скорее во что-то милое, чем жестокое. Бел, ухмыляясь, наклонился к уху Майлза:
– Все в порядке. Лео Граф должен танцевать, как инженер. Он им и был.
Любовный смысл всего этого действа был совершенно ясен. Судя по всему, у романов между квадди и планетниками долгая и почтенная история. Майлзу пришло на ум, что некоторые эпизоды его юности прошли бы куда приятнее, если бы на Барраяре существовали романтические истории, где низкорослые калеки были бы героями, а не злобными мутантами. Если это показательный пример, то совершенно очевидно, что Гарнет Пять запрограммирована их культурой играть Джульетту для своего барраярского Ромео. Только давайте на сей раз не будем устраивать трагедию, а?
Очаровательная пьеса достигла кульминации, танцоры поклонились бурно рукоплещущей аудитории и удалились. Зажегся свет. Антракт. Майлз сообразил, что время представления ограничено биологически, в данном случае возможностями мочевого пузыря, не важно, планетников или квадди.
Когда они снова все собрались в их ячейке, Майлз обнаружил, что Гарнет Пять объясняет Катрионе систему имен квадди.
