И он хотел, чтобы именно так все и продолжалось для него далее. Он был теоретиком.
И все равно оказался на дорогостоящем ужине в отдельном кабинете отеля «Ритц», с хрустальной люстрой и тяжелыми гардинами и с такими толстыми коврами, что, сними он с себя ботинки, сомневался, найдет ли их снова. И он сидел там с накрахмаленной салфеткой на коленях и дичью на тарелке и с незнакомым мужчиной прямо напротив него. А тот говорил тихо и рассказывал о вещах, которые не могли оставить Коннорса равнодушным.
Сообщения. В человеческой ДНК.
Сначала просто обнаружили закономерность, поведал мужчина, повторяющуюся логику в потоке случайным образом отобранных структур, подобно тому как среди всякой белиберды находят шифрованное сообщение, и результатом стал неслыханный аврал, а это на языке разведки означало, что никто не должен ничего знать, кроме тех, кого это прежде всего касается.
Полным ходом шла холодная война. А свою первую находку ученые по воле случая сделали в теле, принадлежавшем погибшему британскому послу. И сразу же появилась гипотеза, что удалось разоблачить способ передачи сообщений между иностранными агентами, и, как бы невероятно и фантастически подобное ни выглядело, определенная логика здесь присутствовала, если задуматься. Разве не самый надежный метод отправлять послания на территорию врага, пряча шифровки внутри их собственных людей? Позволять врагу самому действовать в качестве ничего не подозревающего курьера.
Но данная теория оказалась ошибочной.
Те же последовательности находились и в других телах.
Не принадлежавших послам, или агентам, или кому-то другому, имевшему хоть какое-то отношение к мировой политике или конфликтам.
В любой пробе крови, в каждом человеке, которого втайне обследовали, в любом новом геноме находили один и тот же код.
И одновременно с тем, как эксперты в обстановке строгой секретности делали все возможное, пытаясь расколоть обнаруженные последовательности и понять их значение, становилось все более ясно, что они есть у каждого человека, куда ни посмотри. У бриттов, у людей по всей Европе, у каждого живого человека на планете – нет, даже у людей, вообще живших когда-либо, у всех, начиная с недавних покойников, хранившихся в больничных моргах, и вплоть до образцов в банках с формалином, которых доставали из темных шкафов в университетских подвалах по всему миру.
Кто бы ни заложил данный текст в человеческую ДНК, наверняка он сделал это очень давно.
Настолько, что тот копировался и передавался далее из поколения в поколение, распространившись по всей планете.
И работа началась в обратном направлении, в полной уверенности, что находка будет встречаться все реже по мере продвижения назад во времени. Что таким образом удастся разобраться, как она размножалась, и добраться до географического и временного пункта, когда ее впервые разместили там.
Но код повторялся с одним и тем же постоянством.
Как бы далеко во времени ни продвигались работы, какие бы старые кладбища ни посещались, какие бы древние гробницы и пирамиды ни раскапывали под видом археологических исследований, результат оставался тем же самым.
Обнаруженный код являлся вечной частью человеческого генома.
Пока существовал человек, существовал и он.
И не находилось никакого объяснения, как он мог оказаться там.
Когда Коннорс открыл дверь подземного отдела безопасности и его, как обычно в течение уже тридцати лет, встретил затхлый запах старинных лестниц, ему стало грустно. И причина такого настроения была прекрасно известна генералу. Слишком много лет прошло, а достигнутый ими результат выглядел мизерным.
Все большие открытия сделали до него.
Удалось расколоть код.
За ним прятались клинописные тексты.
И в конце концов их тоже удалось перевести и понять, что они означали, и истина оказалась хуже любых предположений.
Потом последовали попытки дать ответ.
Отправили его в космос, но никто не услышал.
Возможно, потому, что отсутствовал ключ, позволявший зашифровать его? Потому и послали открытый текст, с единицами в виде единиц и с нулями в виде нулей, а какой оставался выход при тогдашнем уровне знаний?
Или вовсе не к космосу требовалось взывать?
Но куда еще обращаться?
Он перевел дух, попытался выбросить из головы набившие оскомину вопросы, даже если прекрасно знал, что они вернутся снова и снова и постоянно будут оставаться без ответа, и это еще больше опечалило его.
Поскольку ничего не менялось.
И он печалился по поводу собственной жизни.
Если ситуация останется прежней, она ведь вот-вот закончится.
Он покачал головой, не хотел думать так, ему ведь даже не исполнилось шестидесяти. И наверное, осталось жить по меньшей мере двадцать лет, пожалуй, тридцать, а если повезет, возможно, даже сорок.
Но откуда они возьмутся?
О чем он мог мечтать?
Он, кто знал?
Он слышал свои собственные шаги, поднимаясь по лестнице.
Они получались шаркающими. Раньше такого не было.
И он спросил себя: правильно ли поступил, когда поддался на уговоры в дождливый октябрьский день?
По-прежнему отсутствовала какая-либо возможность преуспеть?
И собственно, не следовало ли дать Сандбергу все, ведь они сейчас в любом случае рассказали?
18
Проснувшись в свое первое утро после того, как картинка мира резко изменилась для него, Вильям Сандберг долго стоял и смотрел в окно, прежде чем заставил себя сделать что-нибудь другое.
Все было точно как обычно, но только на вид.
Все, пережитое им ранее, все, ставшее обыденным, рутинным и естественным, все, что он делал, видел и ценил, все, считавшееся его собственной реальностью еще вчера, сегодня превратилось в нечто иное.
Он плохо спал. Проигрывал в голове вчерашнюю встречу снова и снова. Старался истолковать для себя отдельные слова и интонации, и мимику, и жесты в охоте за тем, что он, пожалуй, увидел и услышал, но не понял. И, блуждая на границе между сном и явью, он пытался ставить новые вопросы и как бы устремлять разговор в иных направлениях, но каждый раз приходил к пониманию, что его подсознание вряд ли способно подсказать ему то, о чем он сам не знал.
Полученная от них информация выглядела чистым бредом. И все попытки переосмыслить услышанное приводили его к одному и тому же выводу: это чушь.
Поскольку ничего подобного не может быть, думал он.
Он стоял перед окном и смотрел, как пейзаж за ним расплывался в утреннем тумане, словно весь мир подтверждал слова его недавних собеседников и старался продемонстрировать ему, что вся его действительность оказалась простой иллюзией и растаяла, как дым. И в конце концов он закрыл глаза и отправил мысли в свободный полет.
