Пауза. А потом то, что он не хотел говорить.
– И он успеет заразить десять других, прежде чем умрет? А те в свою очередь еще по десятку?
Карта. Маленькие точки. Рука Коннорса снова и снова возвращалась к компьютеру и заставляла эти точки расти, и их становилось все больше, они расходились все дальше от Амстердама и появлялись в новых местах по мере того, как компьютер моделировал ситуацию с людьми, которые путешествовали и покидали опасные города, и искали защиты, и способствовали возникновению паники, и заражали новых людей вместо того, чтобы сделать нечто лучшее.
И все это не было ни для кого новостью, но в любом случае причиняло боль.
И больше всего их пугало то, как мало движений пальцев понадобилось Коннорсу, даже если они это знали, пусть и не хотели видеть. Как мало шагов на все ушло, как скоро карту пришлось увеличивать, чтобы всем кругам хватило места, как весь мир стал лиловым всего за несколько недель и как то, что началось с единственной точки в Европе, в конце концов распространилось повсюду.
А потом возникло удивление, когда круги стали уменьшаться.
И карта снова вернулась к своим обычным цветам, и круги опять стали точками, и все страны мира постепенно приобрели нормальный вид.
И на какое-то мгновение возникло ощущение надежды.
Слишком уж велика была потребность в ней. И она на долю секунды заставила знания отступить. Позволить желанию того, что все будет хорошо, выйти на передний план и сказать: «Все образуется». Разве не так?
Но скепсис никуда не делся из зала.
Это не могло быть правдой.
И медленно, медленно он пошел по кругу от одного присутствующего к другому, как невидимый учитель с руками за спиной, возвращая всех к действительности. Нет. На самом деле. Этого не могло быть. И если тишина может усилиться в помещении, где уже царило полное безмолвие, в таком случае именно это она и сделала.
Надежда отступила на задний план и удалилась.
А взамен пришло понимание, что означают уменьшающиеся круги.
Не то, что болезнь закончила распространяться, поскольку она, как по мановению волшебной палочки, начала терять силу.
Просто уже больше никого не осталось ей на поживу.
И в конце концов компьютер подал сигнал, что моделирование закончено.
Процесс прекратился, какие бы еще манипуляции Коннорс ни делал с клавиатурой.
Мир перед ними на стене светился с мельчайшими деталями, названиями районов и границами и местами, где кто-то, пожалуй, побывал в отпуске когда-то, или там находилось прекрасное маленькое кафе, или оттуда, по слухам, открывался фантастический вид.
Но в том мире, который промоделировал компьютер, не существовало больше людей. В тех красивых местах и приятных кафешках и на рынках в городах, где кто-то когда-то бывал. Повсюду было пусто.
И на все ушло не более десяти манипуляций с компьютером.
Встреча закончилась, но никто не хотел подниматься с мест.
Бумаги лежали нетронутые, к бутылкам никто не прикоснулся, им требовалось спасать мир, но они не знали, с чего начинать, и ощущение беспомощности висело над ними, как тяжелое темное покрывало.
– Если нам повезло, – сказал кто-то. Повторил слова Коннорса в качестве последнего аккорда.
Все присутствующие повернулись в его сторону.
Именно эта мысль крутилась в мозгах у всех. Но только один произнес ее вслух.
– Насколько велики наши шансы на сей счет?
Коннорс посмотрел на него.
Покачал головой.
– В течение трех суток мы будем знать, как обстоит дело. А пока я хочу, чтобы вы дали Сандбергу и Хейнс все возможные материалы.
34
Мужчина, которому скоро предстояло умереть в переулке, конечно, имел имя, но он давно не слышал его. Оно поблекло, забылось и потеряло свое значение в течение многих лет безликого одиночества, и, когда парни в военной форме назвали его, у него не возникало ощущения, что речь идет о нем.
Стефан Крауз жил на улице столь долго, сколько себя помнил. Спал в лифтах, туннелях и под открытым небом, а порой и не спал совсем. Постоянно находился в движении с целью пережить по крайней мере еще одну ночь в холодном зимнем Берлине. С точки зрения обычной математики ему было чуть больше тридцати. Но он выглядел на все пятьдесят и, потеряв счет годам, балансировал между жизнью и смертью, а в определенные дни даже сомневался, в каком из этих состояний находится.
Они пришли к нему, когда он сидел под арестом.
Утро получилось отменное, он впервые за долгое время спал в тепле, ел обычную, а не выброшенную кем-то еду, появившуюся перед ним в закрытой упаковке, и ему не стоило беспокоиться об отравлении. И даже если он прекрасно представлял, что это только временная передышка, короткий отпуск от суровых будней, ожидавших его в ближайшем будущем, все равно старался не думать об этом и просто получать удовольствие.
Он чувствовал себя благодарным.
Благодарным за подаренную ему возможность пережить еще одну ночь.
И пожалуй, это стало одной из причин, почему он в конце концов согласился.
Они предложили ему участие в научно-исследовательском проекте. Взамен обещали питание и жилье. Он получил бы новый шанс на настоящую жизнь, смог бы учиться и, пожалуй, тренироваться, а по вечерам имел бы собственную комнату и мог бы читать или смотреть телевизор, а летом выходить на террасу, откуда открывался вид, на который ему никогда не надоело бы смотреть.
Так они рассказывали.
Но никто не сказал, что же он увидит на самом деле.
А ему предстояло увидеть людей, страдавших от непонятной болезни. Содержавшихся в закрытом отделении под присмотром персонала в защитной одежде. И они в конце концов теряли силу и больше уже не приходили в норму. А он был не глуп, бездомный, но не дурак, и догадался, что его время тоже придет, и оно уже не за горами.
Он был обречен на смерть и раньше еще имел выбор. Либо замерзнуть на свободе, заснув под звук метро, либо стать еще одним окровавленным телом вроде тех, какие он увидел случайно, когда они заставляли его кататься на велотренажере и дышать и тренировали, готовя на роль следующего объекта.
Но не теперь.
Он же сказал «да» и в результате оказался в числе обреченных.
Когда женщина по имени Дженифер Уоткинс пришла к нему со своей просьбой, казалось, она дала ему второй шанс.
Сама являлась пленницей, точно так же, как он, но с определенными привилегиями. Имела ключи, и была в курсе событий, и, что бы она ни знала, ужасно боялась, и сейчас он понадобился ей.
Она предложила помочь ему выбраться наружу. Взамен попросила доставить письмо, толстый конверт вроде бы бесконечной важности, чье содержимое его нисколько не волновало. Им правило желание убраться восвояси, и она дала ему имя и инструкции, и на все у него имелось три дня, прежде чем, по ее словам, наступит время.
