– Ну все, Черный!
– Или впустит… Или кончи его там прямо! Не трожь ее, суки!
Леха мигнул.
– Все! – крикнул Артем тем. – Все! Иду! Иду к вам! Отпустите! Ну?!
С Аней они встретились на половину секунды – между двумя полюсами черного. Встретились и разошлись.
Глава 22
Правда
Из переходов перекипало-возвращалось на Арбатскую ее отлучившееся население: кордоны, которые его держали подальше от судилища, вмешались в общую драку. Орденские раскольники отступали со станции кто куда, Артем, зажатый между чужими людьми, этого уже не видел. Но кричал всем из-за черных глухих спин:
– Мир есть! Мы не одни! Мир уцелел! Вас обманывают! Вы можете уходить из метро! Вам врут! Не верьте им!
Потом ему опять рот застегнули.
Те в Ордене, кто остался верен Мельнику, отступили к его посольству на Арбатской. Усадили полковника, смятого, на погнутую коляску и установили его на законное место – в тот самый кабинет со стопкой и списками.
Артема с Ильей Степановичем, тоже записанным в бунтари, держали в закутке у приемной Мельника. Стерегли неизвестные солдаты. Заходили к полковнику в кабинет, интересовались за неплотно притворенной дверью, не пора ли пленных пустить в расход, но Святослав Константинович решение задерживал.
По коридору гулял холодный сквозняк, через поддверные щели носил оборванные разговоры: одни со станции, другие – из полковничьего кабинета. На Арбатской, было слышно, копилась растревоженная толпа. Люди пересказывали друг другу, что случилось с Орденом, ломаным эхом повторяли Артемовы выкрики.
Хорошо, что обменял себя на Аню, думал Артем.
Хоть бы она сбежала!
Илья Степанович таращился на черных людей; его бил крупный озноб. Пахло мочой. Может быть, он представлял себе пока что, как пуля будет ему лоб буравить. Но скулить не скулил. Только бормотал почти неслышно.
– Конечно, ему-то все можно. У самого – беспалая. Сам-то сдал ее? Нет, сберег. Наверное, видится. Смотрит, как растет. Играет с ней. И жена у него живая. У него живая. Не повесилась. На колготках. Не болтается под потолком. Языком наружу. Черным языком.
У одного из охраняющих на правой руке сидели часы. По их вверх тормашкам перевернутым стрелкам Артем засекал вечность. Высчитывал, сколько нужно Гомеру, чтобы добраться до Рейха. Вместе с ним заочно разбирался в устройстве печатного станка, искал сухую бумагу, диктовал старику текст. Не нужно листовки даже по всему метро развозить. Если их доставить хотя бы в Полис и на Цветной, оттуда все само дальше уже поползет.
О плане, кроме Гомера и Лехи, никто не знает. Все ганзейские в Ордене были тут: с Мельником. Держали подступающий любопытный рой.
Из кабинета рявкало:
– Бессолову набери! Еще! Мне с ним переговорить надо! Лично!
Потерянный, выбитый из колесницы, названивал своему хозяину. Не мог дозвониться. Значит, у Лехи был еще шанс найти Бессолова до того, как Мельник его разыщет.
И Артем тогда заочно с Лехой догребал, высадив Гомера на Чеховской, до борделя. Заочно крался под прикрытием орденских ветеранов через гам и блядство, оцеплял, невидимый, Сашину хибарку, и доделывал за Леху и за себя прошлое свое неудачное покушение. Нет, брал его в заложники и вел боевую группу на бункер.
– Еще набирай! Еще!
Минутная стрелка перевернутая шла назад. Отмеряла половину часа, три четверти, час. Гул на станции рос. Покрикивали неуверенно местные распорядители, которых прислали управляющие Полисом. Но зеваки не хотели расходиться. Спрашивали у оцепления, что стряслось, и что за сумасшедший вопил о выживших в других городах на Земле.
– А у моей что? Хвостик маленький. Хвостик удалить можно было. Там же. Такая милая крошка. Наринэ сказала, давай в честь твоей мамы, если девочка будет. Марина, получается. Марина Ильинична. Марина Ильинична Шкуркина.
Дошло: это Илья Степанович не себе говорит, а ему, Артему, рассказывает, хотя и не глядит в глаза. Он покачал головой согласно, но думалось о своем.
– Пасть завали! – захрипел Илье охранник. – У меня башка от твоего бормотания трещит! Завали, я сказал, или кончу тебя тут! Все равно вас обоих кончать!
– Марина Ильинична, – зашептал тогда Илья неслышно для охранника, но отчетливо для Артема. – Маленькая Марина Ильинична. Бабка бы порадовалась.
А сможет Леха захватить Бессолова?
Провести его, пленного, через половину метро? Он ведь не обучен этому специально. Он брокер, а не боец и не убийца. Там, в радиоцентре, справлялся как-то, но там в него самого целились, и не нужно было ничего планировать, а только выжить, выкарабкаться.
Ничего, сможет.
Ветераны помогут. Он ведь им успеет все объяснить?
Успеет. На то и апостол. Он через все вместе с Артемом прошел. Его не надо убеждать, ничего доказывать ему не нужно. Сам все помнит, все чувствует.
– Меня не ебет, что не отвечает! Звони!
А вдруг уже взят Бессолов? Вдруг уже волокут эту гниду с мешком на голове к тайному входу в их зажравшийся бункер с полунищей Таганки? Только бы Гомер успел с листовками. Но если и без листовок… Он ведь тоже знает все… Если не удастся оживить типографию, он может и сам, и словом – людям все рассказать. Как тот Гомер, настоящий…
Поскреблись в дверь снаружи.
Вошли озабоченные и хмурые, трое: один брамин в халате, один военный чин в высокой фуражке с двуглавым орлом, и еще какой-то гражданский. Постучались к Мельнику, забубнили за дверью напряженно и слитно. Тоже требовали ответа на какие-то вопросы.
Вызревало там что-то на станции. Бродило, образовывалось, поднималось. И троим посланным к Мельнику хотелось это брожение непременно унять, оставить под крышкой.
Мельник отбрехивался рвано, зло.
Приоткрылась кабинетная дверь.
– Назначим заседание Совета Полиса. Мы молчать не имеем права! Пусть там все выступят. А потом население введем в курс. По итогам. А вы с вашим расколом… Сами как-нибудь!
– А если правда весь этот Рейх фальшивка, – перебивал их Илья. – Если Евгений Петрович сам фальшивка и предатель, если все там у нас фальшивое, то я что тогда, то мне зачем тогда, то за что Марину с хвостиком, и за что тогда Наринэ на колготках, и за что мне, и зачем. Они говорят, пиши, а что пиши, куда это можно такое записать, какими словами…
А у Артема рот гнилыми тряпками забит, нечего ему ответить, и даже попросить Илью Степановича помолчать нет возможности.
Прошелестел на выход нестриженый брамин, метя пыль халатом, следом за ним прошагал офицер, пахнущий старым потом и нестираным бельем, и неустановленный гражданский последним просеменил. Конец аудиенции.
– Дозванивайся!
