– Не знаю.
– Это ты нас-то – с червями?
– А что, если Америка целая, то война еще идет? – подумали за столом.
– В городе Муром есть монастырь. Выкрашенный в белый. И купола над ним голубые. Цвета неба. На берегу реки стоит. И вокруг лес. Идем туда? Разведчиков сначала, пока соберутся все. Транспорт найдем какой-нибудь, починим. Женщин с детьми – машинами.
– А жрать там что?
– А тут вы что жрете?! Вы тут… Черт с вами. И никак, видно, иначе нельзя тут! В этом беда! В этом месте! Это – не убежище! Это склеп! Отсюда бежать надо!
– Ну дак и беги, епта, – сказали ему смурно и негромко. – Че те одному-то не бежится? Че ты людей тащишь? Маесей, бляха.
– А что, его Ганза за что выдать-то просит? Убил кого-то? – полюбопытствовала какая-то женщина.
Артем оглянулся на Сухого. Тот водил глазами по столу, как будто в поисках Артему поддержки. Но не вмешивался.
Артем вытер лоб.
– Хорошо. Ладно. Я собираю экспедицию. Пока – разведочную. Пойдем исследовать на восток. Посмотрим, где там пригодно для обитания. И когда найдем, вернемся за остальными. Кто со мной?
Никто не ответил. Жевали, глазели, пили. Не ответил никто.
Аня отложила нож в сторону. Поднялась.
– Я. Я с тобой.
Постояли вдвоем. Потом зашебуршало.
Чахоточный Кирюха забрался на скамью ногами, чтобы его было видно. Пискнул решительно:
– Я тоже! Я поеду с вами! Из метро! В Полярные Зори!
Как сидел, так и встал – между Аней и Артемом. Они переглянулись.
Наталья, его мать, отскочила от стола, полетели и разбились об пол стаканы.
– Живо сюда! Все, спать идем!
– Ну ма! Ну в Полярные Зори!
– Никуда мы не поедем! Мы тут дома!
– Ну хоть отпусти съездить…
– Нет!
– Это же верх, Наталь… – произнес Артем. – Там же воздух. Другой. Свежий. Тубер же…
– Тубера нет, другое есть! Чума какая-нибудь! Там вон, люди говорят, американцы! Американцам нас сдать?!
– Ты не хочешь – его отпусти. Он тут же… Сама говорила. Сколько ему?
– Ты – у меня?! – она задохнулась. – Ты сына у меня?! Ах ты гад… Не дам! Не разрешу! Кирюшку! Слышали?! Сына хочет отобрать! Американцам его! Как игрушку! И сам… И нас!
– Дура, – сказал ей Артема. – Сука.
– Катись сам в свой верх! С червяками нас сравнивать! Не пущу! Не смей! Отнимают!
– Не давай ему ребенка! Он же с припиздью, все знают! Куда он потащит его?!
– Не дадим! Это уже какой-то беспредел!
– Я с вами хочу! – заплакал Кирюха. – Я хочу на верх посмотреть!
– Да сдать его этой Ганзе, и делов, – сказал кто-то. – Пускай разберутся.
– Ну и вали! Если тебе тут с нами тяжело! Вали, предатель!
Стали отодвигаться от стола, вскакивать.
– Ну и сидите! Жрите! Жрите друг друга дальше! Пускай вами тут крутят! Как баранами! Хотите сами дохнуть – дохните! В дерьме возиться – возитесь! Свое гребаное прошлое перекапывать – давай! А дети в чем виноваты?! Детей вы зачем заживо хороните?!
– Ты сам-то баран! Сам-то продался! Никто с тобой никуда не пойдет! Куда ты нас, в ловушку завести?! Сколько тебе заплатили?! Да сдать его! Еще из-за этого говна отношения с Ганзой ломать!
– Так, хватит! – встал Сухой, прикрикнул.
– А ты за своим присмотрел бы! Вон он там, продался каким-то! Мало нас травил сколько! Мы, может, и не болели бы, если ты, сволочь, все время герметику нам не нарушал! Ты не лезь к нам, в наше! Мы сами, ясно?! Это – наш – дом!
– Тееем, я с тобой, я с вами, пожаааалста!
– Вали! Проваливай! Пока не выдали! Страдать еще за него!
Кирюхина рука нашарила Артемов указательный палец, обняла-вцепилась, но Наталья дернула – и утащила его.
Глаза у Артема потекли.
– Пап… – он оглянулся на Сухого. – Пап. А ты – что?
– Я не могу, Артем, – мертвым голосом прошелестел Сухой. – Не могу с тобой. Как я людей брошу?
Артем поморгал.
Голова кружилась. Стояло булыжником в глотке сожранное.
– Да ебись оно все конем в этом вашем метро! Я за вас сдохнуть готов был, а тут и сдохнуть-то не за кого!
Смел с грохотом и лязгом со стола тарелки с человеческой свининой, опрокинул скамью.
За ним шагала – Аня; и плелся зачем-то следом Илья Степанович.
– Ты, что ли, наверх собрался? – спросил у него Артем.
– Нет. Я нет. Я тут. Я про вас… Артем… Я про все это… Разрешите написать, а? Мне разрешите – книгу? Я в ней все, как есть… Честное слово!
– Пиши, бля. Ни хера ты не напишешь. И никто это читать не будет. Прав Гомер, сука старая. Всем сказки нужны!
* * *
На западе было алое закатное небо, а на востоке – кристальное, чистое и звенящее, как вымытая бутылка. Все облака смели с него и вбивали теперь по одному в зенитную синеву серебряные гвоздики один за одним.
Побросали в багажник еды, патронов, стволы, фильтры. Канистр с солярой там было еще три целых. Хватит пол-Земли проехать.
Ярославское шоссе, широченное, уходило от ВДНХ сразу на другой край континента. Было оно заставлено недоехавшими, но виднелась между застрявшими в прошлом тонкая колея, по которой можно проехать туда – куда-то. Дома мертвые золотились по контуру, и на прощальный миг Москва казалась Артему теплой и настоящей.
Надоела резина на коже и надоело собираться. Хотелось уже сейчас без нее. Хотелось уже скорей мчаться с опущенными стеклами, ловить встречный воздух открытой пятерней, дышать им, теплым и свежим. Ничего, часа через три или четыре, может, вообще снимут они эти противогазы и зашвырнут из окна куда подальше.
Обнялись все-таки.
– Куда вы? – спросил Сухой.
– Куда угодно. Куда мы, Ань?
– Во Владивосток. Хочу на океан.
– Значит, во Владивосток.
Белую Савельеву шкуру Артем перестелил Ане: надо беречься, ей еще детей рожать. Убрал наган в бардачок. Завел мотор. Хлопнули дверьми.
Сухой наклонился к нему. Попросил опустить стекло. Прогундел в хобот:
– Артем. Не суди людей. Люди не виноваты.
Артем послал ему воздушный поцелуй.
– Пока, дядь Саш. Чао-какао.
Сухой кивнул, отошел. Илья Степанович, ежась, помахал рукой. Больше провожающих не было.
Артем положил руку Ане на коленку. Она накрыла его перчатку своими двумя.
Японка чихнула синим, запела походную и рванула с места – и сразу туда, в волшебный и невероятный город Владивосток, стоящий на теплом шальном океане – через громадную и прекрасную неведомую страну, населенную настоящими живыми людьми.
