А когда ракеты стали падать… Уже некому было Артема любить. И просить прощения было не у кого. И лицо мамино сгинуло навсегда. И Ботанический сад стал плавленым асфальтом и черным углем; квадратные километры угля и сажи. Некуда Артему больше возвращаться.
Он спустился с Останкинской башни, пришел домой, на ВДНХ – его встретили как героя, как избавителя. Как святого, который смог забороть чудовищного змея. А он продолжил бояться: не сойти с ума, так прослыть умалишенным. И никому, кроме Ани своей и кроме Мельника, не говорил, что там случилось на самом деле. Не говорил, что он, может, уничтожил для человечества последнюю возможность вернуть себе землю. Двум людям признался, и ни один ему не поверил.
И только потом, через год, стал вспоминать: вроде бы, когда разворачивали они с Ульманом антенну на Останкинской башне, у того в рации что-то мелькало еще перед Мельником. Какой-то был вызов… Но наушники не у Артема были; могло и почудиться.
Но если почудилось, значит…
Значит, все. Безвозвратно. Бесповоротно. Своими пальцами неуклюжими, склизкими от грибов, единственную надежду для себя и для всех – задушил. Сам. Он. Он, Артем, осудил людей на станции и во всем метро и к пожизненному заключению приговорил. Их, и их детей, и детей их детей.
Но если есть хоть одно еще место на земле, где люди выжили…
Хоть одно…
– Хоть одно.
– Николаев! Николаев Николай!
– Иди. Пойдем, я с тобой дотуда… Вдруг не прогонят.
– Это правда все? – Гомер держал Артема за руку, будто Артем помогал старику идти; а на самом деле это старик помогал Артему.
– Правда. Я быстро тебе рассказал… Как мог. Чтобы успеть.
– Когда я тебя достану отсюда, ты мне ведь все поподробней изложишь, да? Пообстоятельней? – Гомер заглянул ему в глаза. – Чтобы в книге все целиком было, чтобы не спутать ничего.
– Конечно. Когда достанешь. Но это – главное. Просто… Захотел тебе сказать. Ты мне веришь?
– Верю.
– Так и запишешь все?
– Так и запишу.
– Хорошо, – сказал Артем. – Правильно.
Илья Степанович стоял, нетерпеливый, оглядывал зверолюдей; может, думал, как их исключить половчей из своего учебника. Гомеру он обрадовался, заулыбался, накинул ему на плечи ватник. Старик протянул Артему руку на прощание.
– До встречи.
Учитель дернулся лицом; знал, что никакой не будет встречи, но не захотел с Гомером спорить.
Артем тоже знал, и тоже не захотел.
– Илья Степаныч! – позвал он учителя, когда тот уже уводил старика жить.
Тот через плечо оглянулся нехотя. Охрана пробудилась, занесла над Артемом колючие плетки.
– А что жена ваша, родила? – спросил Артем разборчиво. – С кем можно поздравить?
Илья Степанович посерел, вмиг состарился.
– Мертвый родился, – беззвучно произнес он; но Артем все равно понял, по губам.
Грохнула дверь, и Артема по плечам сладко ожгла плеть. Пошла кровь. Хорошо. Пусть идет. Пусть все наружу выходит.
Когда подали помои, Артем жрал не просто так.
Поминал Дитмара.
* * *
Хорошо, что старика выпроводил.
Хорошо, что убедил его, будто Артема можно было отсюда забрать.
Хорошо, что сам себя в этом убедить не дал. По крайней мере, больше не дергался, когда дверь входная лязгала. Ни на что не надеялся. Дни не считал. Так проще было, в безвременье.
И хорошо еще, что смог самое главное Гомеру про себя и про черных рассказать. Что хватило минут и дыхания. Теперь не так жутко было оставаться тут, забытым.
Что-то происходило там, на других станциях: может, война; но Шиллеровской это не касалось никак. Тут все шло своим чередом: жизненное пространство разъедало породу, туннель к Кузнецкому мосту питался землей и людьми, подползал к станции все ближе. Артем слабел, но еще старался существовать. Леха-брокер стал как ходячий скелет, а все же хотел переупрямить Артема.
Они уже не общались между собой: стало не о чем. Были люди, которые пытались сбежать, бросались с кирками на колючую проволоку, на охрану – всех расстреляли, и для острастки расстреляли еще случайных разных. Побега с тех пор боялись, и говорить о нем боялись, и думать о нем боялись даже.
Артем держался единственным: после отбоя, укладываясь на чье-то тело в спальном рву, запирал глаза и воображал, что его голова лежит на коленях девушки Саши, нагой и прекрасной; и сам гладил себя по волосам, не чувствуя тяжести собственной руки. Представлял, как она ему показывала город наверху. Без Саши бы ему пришлось подохнуть.
Проспав положенные четыре часа, поднимался и бежал, и кидал, и поднимал, и бросал, и вез, и сгружал. И шел, и полз, и падал. И вставал снова. Сколько дней? Сколько ночей? Неизвестно. В тачке уже только половина была: больше не увезти. Хорошо, что и уроды ополовинились от скверной кормежки: а то б их не поднять, не зарыть.
Днем было еще тайное развлечение: вон ту стену, знал Артем, никто не долбил, потому что неглубоко за ней начинался тот самый переход с социальным жильем. Там, за стенкой, по его расчетам, располагалась уютная квартирка Ильи Степановича и Наринэ. Раз в день Артем, воровато озираясь, подбегал к этой стене и стучался в нее: тук-тук. Охрана не слышала, Илья Степанович не слышал, Артем сам не слышал стука; а все равно каждый раз его разбирал от этого дикий бесшумный смех.
А потом, посреди вечности, настало избавление, которого люди уже забыли, как ждать. Страшное избавление.
Из наружного мира в их мирок прободела война.
Захлопала дверь часто-часто, и Шиллеровская наполнилась упитанными мужчинами в форме Железного легиона. Уроды и зверолюди перестали копошиться, замерли, уставились тупо на гостей. Стали непослушными, закоченелыми мозгами составлять мозаику из оброненных пришельцами слов.
– Красные взяли Кузнецкий мост!
– Перебросили войска с Лубянки! Будут прорываться сюда!
– С минуты на минуту! Приказ блокировать!
– Где подрывники? Почему подрывники задерживаются?
– Туннель на Мост – минировать! Подальше от станции!
– Где взрывчатка? Где подрывники?
– Уже идут! Близко! Авангард! Пулеметчики их! Живо! Ну?!
– Режьте! Проволоку режьте! Дальше от станции минировать!
– Дальше! Сейчас!
Вбежали потные подрывники, притащили тяжелые ящики со взрывчаткой; зверолюди все еще ничего не понимали. Артем наблюдал за суетой через обычный свой царапанный и запревший полиэтилен. Его это как будто не касалось все.
– Не успеваем! Слишком близко! Нужно время выиграть! Время!
– Что делать?! Как?! Здесь будут! Превосходящие силы! Потеряем станцию! Недопустимо!
