Пользуетесь вы этой рухлядью или не пользуетесь? Ну?!
Соединил голые концы: что-то пробудилось внутри, дернуло железо конвульсией, задрожало. Пыхнуло черной гарью. Артем поставил неуверенно ногу на педаль. Хотел сдвинуться – но судорога, которая оживила было машину, прошла – и та стихла. Успокоилась. Издохла.
Это Артем неправильно что-то сделал? Стало жарко под противогазом: это не я сломал!
Посмотрел на колотые, треснутые приборы: топливная стрелка лижет ноль от жажды.
Все.
Опять стало слышно ветряки. По ушам, по ушам, по нервам.
Иллюминаторы в противогазе туманом затянуло: время выходит, решения нет, зря остался сам и апостолу разрешил остаться зря. Обошел экскаватор кругом, нашел, куда соляру лить. Крикнул туда: у!
Сука.
Поскакал, приволакивая ногу, к сторожке: может, там что-нибудь? Гранатомет?
Нет, конечно, никаких гранатометов. Есть два мертвых человека: один на пороге, ползет на улицу, другой в комнате, смотрит в потолок. Взрывчатки при себе ни тот, ни другой не держат: незачем. Прав был Савелий.
Ничего Артем с этими вышками не поделает.
Стояли, стоят и будут стоять. Вернутся «Уралы», люди без знаков различия застрелят двух потерянных идиотов, скинут их собакам зубы свинцом портить, поменяют предохранители, срастят разорванные провода, и антенны, которые могут достать до другого края земли, опять зашепчут хором, удавливая своим тихим шепотом любой крик.
И всем, кто привык уже к подземельной жизни, к пустому глобусу, и отвыкать не придется. Они даже услышать ничего не успеют. Моргнут глазом – а по радио уже снова передают любимую туберкулезную программу. Сверкнул мир и сгинул обратно. Опять они нормальные, а Артем шизанутый.
– Ну как? – крикнул с крыши Леха.
– Никак. Пока никак, – ответил Артем.
Пока.
Еще ведь не поздно уйти. Бросить это клятое место, спрятаться мимо несущихся «Уралов», притвориться высохшим пассажиром ржавой машины, обочиной-обочиной доползти до Москвы, и там как-нибудь… Что-нибудь. Еще три недели. Или две.
Обратно в радиоцентр. Опять мимо пультовой, еще раз по комнатам, шваркая дверьми, пиная шкафы и стулья. Где?! Где тут хоть что-нибудь?! Как тебя, тварь, уничтожить?! Как истребить?! Радист немой под ногами мешался – Артем оттащил его бешено в сторону, тот назло наследил.
Снова на улицу. Где не посмотрел? Обежал центр сзади, прошерстил кусты, причесал бурьян. Потом назад, к сторожке обесточенной. Привет, привет. Телевизор обморочный показывает серое зазеркалье, а в зазеркалье все то же самое, только кривей и глупее. Было бы электричество, хоть периметр можно было бы наблюдать. Было бы электричество, можно было бы…
Поковылял к трансформаторной.
Распахнул дверь пошире, подпер ее, чтобы ветром скрипучим не захлопывало. Погорячился, прости. Нельзя поправить тут, а? Было бы электричество, можно было… Единственное, видно, уже, что можно…
На всех волнах…
Вы же на всех волнах шепчете, да? Так вы работаете, суки?
На всех волнах – и на коротких, и на средних, и на длинных даже, наверное, вместо слов, вместо музыки и позывных – шипите, слепите. Если вас снести нельзя – можно вас научить разговаривать?
Пальцы в толстой резине неуклюжие, тень, как не своя – свет не пускает, мешает видеть, окуляры запотели и уже текут. Что он тут сломал? Стал связывать лопнувшие проводки, предохранители на место защелкивать, убеждать их.
Ничего. Нет света. Ветряки ноют, а света нет.
– Лех! Леха! – выскочил во двор. – Ты в электричестве сечешь?
– А что?
– Спустись на сек, глянь!
Через две долгих минуты только вошел.
– Это ты так? Вандаъ.
– Разбираешься?
– Ну так. Хотеъ стать эйектъиком. Хйэбное деъо. Тойко хеъа-то ъысого кто даст. Там тоже своя мафия.
Артем выглянул наружу, втиснулся лицом меж прутьев на воротах. На дороге никого; не успели еще эти жуки доползти сюда? Пропустили поворот?
Первоапостол все возился с щитком. Переставлял предохранители, бурчал себе что-то под нос. Лампочка под потолком болталась дохлая, ничего в ее колбе не было.
– Ладно, слышишь? Брось. Забудь. Не твое это. Пошли домой.
А сам посмотрел тоскливо на серо-серый забор, составленный из бетонных угольников, и понял: отсюда нет дороги домой. Потому через него так легко было перелезть, что это ловушка. Внутрь легко попасть, а обратно не выбраться. Капкан. Будет вокруг приманки юлить, зачарованный, пока пружина не соскочит и не разрубит ему хребет.
– А что мое? – спросил Леха. – Говном по десять пуъек пожизненно тоъговать? Сваъи, свет загоъаживаешь!
– Скотина ты, – сказал ему Артем. – Я тебя в апостолы произвел, а ты ругаешься.
– Ты смешной, да? Давай, ъучше я тебя в апостоъы? Мне мама, между пъочим, бойшое будущее пъоъочиъа.
Леха подцепил что-то ногтем, щелкнул.
И стал свет.
Сердце подпрыгнуло. Артем сграбастал Леху, стиснул его, что было сил.
– Все! Ты у нас спаситель, ты, а не я! Смотри за дорогой!
Захромал мимо скрипа в радиоцентр: в буферной зоне лампочка горит! Ворвался в пультовую. Оседлал стул с колесиками. Научите понимать по-собачьи! Что тут на кнопках? Заставил себя выдохнуть, проморгался, пошел по надписям системно, сверху вниз и справа налево. Нашел тумблер: «ген. пом. УКВ», расшифровал: «генератор помех», перевел сверху вниз. Другие: «КВ», «ДВ», частоты разные, разбросаны по самодельному пульту, как придется. Нахлобучил наушники, пощелкал по частотам: очистились от шипения?
Изгнал змей из всех волн… Так? Кажется.
Теперь что?
Мачты железным лесом росли за окном; каждая была в проволочных лианах, опутывала ими свой диапазон, высасывала из него соки. Поэтому их тут было столько: чтобы глушить одновременно все далекие голоса.
Значит, можно и своим голосом их заменить?
Пальцы-глаза снова зашарили по клавишам. Включить вещание на УКВ-КВ-СВ-ЛВ…
Артем притронулся к микрофону на наушниках. Пригнул его ко рту: слушай меня. Проследил пальцами, куда шнур ныряет, нашел на пульте клавишу с лампочкой. Вдавил, поперхал себе в уши.
В уши всей планете прокашлялся.
Замер. Стащил противогаз: нужно, чтобы они четко Артема слышали – все они. Каждое его слово. Облизнул растрескавшиеся губы.
– Тут Москва. Вы слышите меня? Петербург? Владивосток? Воронеж? Новосибирск? Слышите? Это Москва! Мы живы! Не знаю, слышали ли вы нас раньше… Мы вас – нет. Мы думали, мы одни остались. Думали… Никого больше нет. Никого и ничего, понимаете? Как вам понять… Вы все это время друг с другом болтали… А мы тут… Господи, слава богу, что вы живы! Что вы есть. Что вы там… Песни поете. Как вы там? Мы вот… Все эти годы… Под землей. Боялись нос наружу показать. Думали, нам некуда идти, представляете? Не было радио. Не было сигналов. Какие-то бляди врубили глушилки тут… В Москве. В Балашихе. И спрятали вас от нас. Мы как глухие были. Как слепые. Сидели двадцать лет… Я – двадцать лет! – а мне всего двадцать шесть… Сидел под землей. Меня зовут Артем. В подвале. В метро. Вы хоть искали нас? Я вот искал вас… Мы искали. Думали, что весь мир сгорел, вся земля… Что некуда идти, ползти отсюда… А искали все равно, надеялись. Вы как? У вас танцы… Как же к вам хочется. У вас там можно дышать без противогаза? У вас воздух какой? Мы ничего про вас не знаем. Двадцать лет одни просидели. Я даже не знаю, почему. Зачем. Не понимаю. Зачем мы тут… В темноте? В бетоне? Мы найдем, кто это с нами так. Мы сломаем эти блядские глушилки. Мы опять вместе будем. Это Москва. Мы с вами будем, со всем миром. Мы живые, понимаете? Вы живые – и мы! Тут родня ваша, может, есть. Нас сорок тысяч человек уцелело. А вас? Будем страной. Будем как раньше, наверху жить. Как люди. Я… Столько хотел вам сказать… Сто раз придумывал, что скажу. И все забыл теперь. Хоть бы вы слышали меня. Я буду тут говорить, сколько получится. Потом меня отключат, наверное. Те, кто поставил эти глушилки. Кто вас от нас отрезал. Они вернутся. Мы попробуем тут держаться сколько-нибудь. Но нас двое всего, а их… Красных… Вы, главное, не подумайте, что вам кажется. Или что это все шутка. Это не шутка. Я настоящий. Меня Артем зовут. Меня если убьют, другие в Москве услышат, и выведут остальных. Ты тут, Москва? Ганза? Полис? Все, кто еще не забыл… Кто еще слушает? Я ведь не один такой. Нас обманывали. Нас всех обманывали. Давно уже можно было выходить из убежища. Ехать, идти, куда хочешь. Куда угодно! Париж вон… Даже. Или Екатеринбург. Красные от нас все спрятали. Для чего? Чтобы надежды не было? Я не знаю, для чего. Не могу понять. Мы просто… Мы просто можем теперь жить. Все подниматься наверх – и жить. Как раньше. Как люди. Как человеку положено. Жить! Слышите?! Вот: я не сошел с ума. Они есть – и Россия вся, и Европа, и Америка… Все есть! Слушайте сами! Они есть – и мы теперь есть тоже!
