– За что? За то, что я Москву демаскировал?
– Я тебя им не сдам, – ответил ему Мельник. – Ты наш человек. Подавятся.
Артем докурил: остановился там, где курево пальцы обожгло. Им.
– А вам я зачем?
– Сейчас каждый на счету. Красных надо остановить. Любой ценой. С фашистами разобраться. Последний шанс остановить войну, Артем. Иначе тут радиосигналов никаких не будет не из-за глушилок… А из-за нас самих. Сами сделаем за Запад всю работу. Им даже удивиться не придется. Понимаешь?
– Понимаю.
– Ну! Ты с нами или нет? Я бы вот подлатал тебя только – и в строй!
– А что с мужиками моими? Савелий, Леха. Их вы что?
– Возьмем на воспитание. Раз ты им допуск к гостайне оформил.
– В Орден?
– В Орден. Насколько я понимаю, вы втроем радиоцентр взяли. Хорошая рекомендация.
Все? Провел по черепу рукой; Сашенька обривала.
– Облучился, – сказал Мельник утвердительно. – Давай-ка мы положим тебя в больничку. Полежишь, посмотрим, что и как. А потом…
– Святослав Константинович. Разрешите вопрос. А что в конверте было?
– В конверте?
– В конверте, который мы должны были передать в Рейх.
– А, – Мельник нахмурился, припоминая. – Ультиматум. Ультиматум от Ордена. Требование немедленно прекратить операцию и отвести все силы.
– И все?
Полковник развернулся на месте. Чадящая самокрутка в его зубах выписала круг, устроила дымовую завесу. Выдавил:
– Ультиматум от Ордена и Ганзы. Наш с ними. Общий. Точка. Тебя ждут, Артем.
Артем расправил шнурок, просунул в петлю голову, опустил жетон, спрятал его под рубаху.
– Благодарю за доверие.
Сам думал – а почему не его убили в бункере? Летяга виноват? Если бы тогда прострочили Артема красной строчкой, лучше это было бы для него или хуже? Хорошо ему от того, что он узнал? Ради чего он теперь облученный дохнет? Был бы с пацанами вот тут, у Мельника в кабинете. Был бы буковками на листе, всегда пьяный и всегда веселый.
– Мы еще повоюем! – пообещал полковник. – Вот только тебя…
– Не надо меня класть никуда. Я и так все про себя знаю. У ребят сегодня намечается что-то?
– Что намечается?
– Летяга сказал. Операция. Против красных. Людей не хватает, сказал.
Мельник покачал головой.
– Ты с ног валишься, Артем! Какое тебе? Иди, отдохни, с человеком там… Пообщайся.
– Я с ними. Во сколько?
– Зачем? Вот куда? – Мельник отшвырнул окурок на пол. – Что же тебе на жопе не сидится-то?!
– Очень хочется сделать что-нибудь, – проговорил Артем, пропуская слово «напоследок». – Не проваляться, а наконец что-нибудь осмысленное сделать.
* * *
– Похоже на комнату свиданий.
– Хочешь, пройдемся.
– Хочу.
Она толкнула дверь, вышла первой, Артем следом.
Арбатская была как царские палаты, как Россия мечты: напыщенная, бело-золотая и бесконечная. Тут было, куда идти – в точку.
– Что с тобой случилось?
– Ничего. Дозу схватил. Если ты про прическу.
– Я вообще.
– Вообще? Вообще… А ты знала? Про радио?
– Нет.
– Он тебе никогда раньше не рассказывал?
– Нет, Артем. Он мне до сих пор не рассказывал об этом никогда.
– Понятно. Ну вот, значит. Добавить нечего.
– Тебе нечего добавить?
– А что тут можно еще сказать? Я нашел, что искал. Все.
Люди оборачивались на них. На нее. Все эти генштабовые ископаемые, бумажные вояки с Арбатской хрустели своими окаменелостями, всем торсом поворачивались, если багровые складчатые шеи не могли повернуть. Она ведь была красивая, Аня. Высокая, легкая, надменная. Стрижка ее под мальчика. Брови лихо вычерченные. Вразлет. И тут еще вдруг в платье.
– Значит, ты теперь вернешься?
Ровно так произнесла это; как будто изнутри она такая же, как снаружи. Как будто лицо у нее из фарфора, а в спине заводной ключ.
У Артема спина взопрела.
Есть какие-то вещи, которых научаешься не бояться. А вот от разговоров таких он не успел привиться. Шагал и про себя считал молчаливые шаги; и заодно получался счетчик неловкости, трусости и несчастья.
– Твой отец вот предлагает. Жетон обратно отдал.
– Я про нас.
– Ну… Если я приму его предложение… А я принял. То мне будет… Некуда… Не на ВДНХ же. Я буду тут. Казарма. Сегодня вот операция какая-то, меня посылают. И…
– При чем тут это. Хватит.
– Слушай. Я не… Не вижу. Как. Как мы бы снова.
– Я хочу, чтобы ты вернулся.
Она все так – спокойно, твердо, негромко. Лицо безмятежное. Негде на станции Арбатская поговорить двум людям. Среди чужих людей лучше, чем через стенку от своих. Толпа глушит сигнал, в толпе по душам можно.
– У нас не получилось. Аня. У нас с тобой не вышло.
– У нас не получалось. И что?
– И все.
– И все? Ты сдался?
– Нет. Дело не в этом.
– Значит, ты и не хотел? Ты просто сбежал? Воспользовался идиотским поводом и сбежал.
– Я…
– Я говорю тебе: ты мне нужен. Ты мне нужен, Артем. Ты понимаешь, чего мне это стоит? Мне? Чего – мне – стоит – такое – сказать?
– Это не склеить.
– Чего не склеить?
– Нашей с тобой истории. В ней все неправильно случилось. То, это… Все. Слишком много ошибок.
– И ты просто удираешь. Слишком много ошибок, я, пожалуй, пойду. Так?
– Не так.
– Так. А я, наверное, должна была подумать: а, ну если он уходит, то и ладушки. Тут уже ничего не склеить, кажется. Так же?
– Не так! Что ты… Я не собираюсь об этом при людях говорить.
– Да? Так ты же меня сам вывел прогуляться. Ты же стратег.
– Хватит.
– Или вот как. Я же гордячка, ты знаешь, я тебе это и сама говорила. И ты, наверное, решил – ну не будет же она унижаться, если я просто сбегу от нее, не попрощавшись? Да она скорее удавится, чем приползет выяснять, почему я ее бросил.
– Я тебя не бросал!
– Ты удрал.
– Аня. Ну ты, правда, зачем все это? Что ты как баба-то?
– Ты же не баба, Ань. Ты же мужик! Ты же братик мой по оружию! Ты же Летяга с сиськами!
