Он сидел на заднем сиденье заляпанного грязью фордовского седана, завернувшись в толстую грубую шинель, и хотя в салоне машины было тепло, а он был вымотан до такой степени, что не чувствовал ни рук, ни онемевших ног, а глаза резало, словно в них попал песок, он даже не думал о сне. Предстояло еще столько работы: спланировать отход, предусмотреть любые неожиданности, обдумать детали… Кроме того, он боялся. Всем его существом овладел жуткий, беспросветный страх.
Легкость, с которой итальянцы одержали победу при Амба Арадам, наполнила его страхом за будущее. Ему казалось теперь, что никакая сила не в состоянии противостоять мощи итальянского оружия – огромным пушкам, авиабомбам, горчичному газу. Он опасался, что на берегах озера Тана их ожидает еще одно страшное поражение.
Он также не был уверен, что тридцать тысяч воинов под его командованием находятся в безопасности. Ему было известно, что отдельный отряд итальянской экспедиционной армии прорвался в ущелье Сарди, а теперь, наверное, уже добрался до самого городка. Ему было известно, что небольшое войско раса Голама потерпело на равнине поражение и понесло тяжелые потери при последующей обороне ущелья. Он опасался, что их в любой момент просто сметут оттуда, итальянский отряд прорвется в тыл и как ревущий лев выскочит на дорогу в Десси, отрезав ему пути отхода. Ему было нужно время, немного дополнительного времени, всего тридцать шесть часов.
И еще одно: он опасался галла. С началом итальянского наступления они не приняли никакого участия в боевых действиях, а просто исчезли, растворились в горах, предав своих союзников харари, вожди которых возлагали на них большие надежды. А вот теперь, после того как итальянцы одержали свои первые значительные победы, галла вновь активизировались, собрались как стервятники возле остатков львиной трапезы. Его собственное отступление от Амба Арадам сильно осложняли эти его бывшие союзнички. Они болтались у него на флангах, укрываясь в кустарнике и на каменистых склонах вдоль дороги на Десси, пользуясь любой возможностью ударить в какое-нибудь слабое и не защищенное место в неповоротливой, едва движущейся колонне. Это была классическая тактика шифта, горных бандитов, за ним стояли столетия выработки искусства устраивать засады – напасть и удрать, перерезать несколько глоток, украсть несколько винтовок, – но это здорово замедляло отступление, а сзади, совсем близко, за ними следовали итальянцы, а в тылу у него было ущелье Сарди.
Ли Михаэль встряхнулся и наклонился вперед, глядя сквозь лобовое стекло. «Дворники» медленно ходили взад-вперед, расчищая забрызганное грязью стекло, и ли разглядел сквозь него переезд через железнодорожные пути, где их пересекала грязная разбитая дорога, ведущая к Десси.
Он удовлетворенно крякнул, и водитель тронул «форд» вперед, сквозь медленно продвигающуюся человеческую массу, имеющую самый жалкий вид и запрудившую всю дорогу. Перед ними неохотно расступались, и автомобиль прокладывал себе путь, непрерывно и злобно сигналя клаксоном, и позади него сразу же вновь смыкалось людское море.
Они добрались до переезда, и ли приказал водителю съехать с дороги, на обочину, где стояла группа его командиров. Он выбрался из машины, и на непокрытую голову немедленно обрушились потоки дождя, намочив его густые темные волосы. Командиры окружили его, каждый желал рассказать о своем, перечислить свои нужды и потребности, указать на все ошибки и просчеты. И каждый рассказ открывал перед ним все новые и новые подробности катастрофы и новые угрозы самому их существованию.
Им нечем было его утешить. Ли Михаэль слушал, и на сердце становилось все тяжелее и тяжелее.
Наконец он поднял руку, призывая к молчанию.
– Телефонная линия на Сарди еще действует? – спросил он.
– Галла ее еще не перерезали. Она идет не вдоль железной дороги, а напрямую, через отроги Амба Сакал. Они, видимо, ее не нашли.
– Соедините меня с Сарди. Мне надо поговорить с кем-нибудь оттуда, узнать, что сейчас происходит в ущелье.
Он оставил своих командиров возле железнодорожных путей и пошел вдоль очередного отрога хребта Сарди.
Там, в нескольких милях от городка, засели сейчас члены его семьи – отец, братья, дочь. Они рисковали своими жизнями, чтобы выиграть для него немного времени, которое было ему так необходимо. Он гадал, какую цену им уже пришлось заплатить, и тут перед его мысленным взором предстала его дочь Сара – юная, крепенькая, веселая, смеющаяся. Он отбросил мысли о ней и оглянулся на бесконечную толпу воинов, бредущих по дороге на Десси. Они были не в состоянии защищаться, они были беспомощны как стадо скота. Их нужно перегруппировать, накормить, им нужно вернуть боевой дух.
Если итальянцы навалятся на них прямо сейчас, это будет конец.
– Ли, линия на Сарди свободна. Будете говорить?
Ли Михаэль повернулся и пошел туда, где к линии Сарди – Десси был подключен полевой телефон. С телеграфного столба свисали, болтаясь над головой, телефонные провода. Ли взял трубку, которую протянул ему телефонист, и тихо заговорил в микрофон.
Рядом с домиком начальника железнодорожной станции Сарди, во дворе, стояло длинное мрачное здание склада, который использовали для хранения зерна и других сельскохозяйственных продуктов. Его стены и крыша были собраны из рифленого оцинкованного железа, от окисления ставшего ржаво-красного цвета.
Пол был бетонный, и холодный ветер с гор свистел, проникая сквозь щели между листами железа. Крыша протекала в сотне мест, где ржавчина проела оцинковку и само железо, и сквозь эти дыры постоянно лились потоки дождевой воды, образуя на голом бетонном полу ледяные лужи.
Под этой крышей собралось почти шестьсот раненых и умирающих, набившихся сюда как сельди в бочку. Никаких постелей, никаких одеял не было, вместо них использовали пустые мешки из-под зерна. Все лежали длинными рядами прямо на жестком полу, и холод легко проникал сквозь тонкие джутовые мешки, а с крыши на них лилась дождевая вода.
Санитария отсутствовала, никаких уток или суден здесь не существовало, водопровода тоже не было, а большинство раненых были настолько слабы, что не могли выбраться во двор, в мокрую грязь сортировочной станции. Вонь стояла такая, что ее можно было ощутить физически, она пропитывала одежду и застревала в волосах, оставаясь там еще долго после того, как человек покидал помещение.
Антисептических средств не было, лекарств тоже – ни единого пузырька лизола или пачки аспирина. Скромный запас лекарств, имевшийся в больнице миссионеров, давно уже был израсходован. Немец-врач каждый день задерживался глубоко за полночь, обрабатывая раны без всяких анестетиков и прочих средств, чтобы противостоять вторичной инфекции. Запах гниющих и разлагающихся ран был столь же силен и стоек, как и прочая вонь.
Самыми страшными ранами были ожоги, причиненные горчичным газом. И все, что можно было с ними сделать, – только смазать обожженные места и волдыри машинным маслом, взятым с паровоза. Две бочки этой смазки были обнаружены в паровозном депо.
Вики Камберуэлл поспала всего три часа, да и это было два дня назад. После этого она беспрерывно работала, обходя ряды несчастных раненых. Лицо у нее было смертельно бледное, особенно в тусклом свете внутри склада, глаза превратились в глубокие темные провалы. Ноги распухли от бесконечного хождения и стояния, спина и плечи болели, и непрекращающаяся тупая боль от них расходилась по всему телу. Ее льняное платье было все в пятнах запекшейся крови и прочих, еще менее приятных выделений человеческого тела, а она продолжала работать в отчаянии, что так мало может сделать для этих сотен несчастных.
