Вторую половину следующего дня я провел с царем Нимродом после его возвращения из поклонения в храме Иштар. Во время наших бесед царя сопровождали старшие воины и главные советники.
Мы с вельможей Ремремом старались убедить их вести кампанию против гиксосов решительнее и доблестнее. Но, когда военная машина собьется с дороги и утратит инерцию, исключительно трудно бывает снова заставить ее колеса поворачиваться.
Я намекал на отсутствие у Нимрода средств. Уплаченное мною за флотилию из шести военных кораблей, ничто рядом с его потребностями. Несмотря на то, что Нимрод обескровил своих подданных налогами, он почти два года не мог платить своим войскам и флоту. Оружие, колесницы и другое снаряжение были в ужасном состоянии. Остаток войска был на пороге мятежа.
На фараона и на весь Египет надвигалась катастрофа. Если Шумер подведет, на востоке мы будем открыты врагу. Я должен убедить царя Нимрода помочь нам в тяжелом положении. И не ради него, а ради спасения нашего государства.
Я подсчитал, что царю Нимроду нужно как минимум тридцать лаков серебра, чтобы Шумер снова стал хоть сколько-нибудь значительной военной силой.
Кризис, который я должен был предотвратить, развивался в двух направлениях. Одним его центром был Нимрод, а вторым, хоть и не хочется это признавать, мой обожаемый фараон. Нимрод нищий, а Мемнон Мамос купается в океане серебра. Нимрод привык к бедности, а фараон стал новым разбогатевшим скрягой. Он сидит на сказочном сокровище почти в шестьсот лаков серебра. Все это принадлежит ему, но я хорошо знаю Мема. Я растил его с младенчества и научил всему, что он сейчас знает. Я учил его, что серебро трудно добыть, но удивительно легко растратить. Теперь мне придется противоречить себе. Нужно убедить его расстаться с тридцатью лаками, отдать их человеку, которого он не знает и которому не доверяет. Я сам не уверен, что доверяю Нимроду. Однако у нас нет выбора. Если мы хотим, чтобы наш Египет уцелел, мы должны верить царю Шумера.
После трудного дня, проведенного в обществе царя Нимрода и его советников, я рано ушел в свои покои. Поужинал в одиночестве спелой смоквой и небольшим кусочком твердого сыра с черствым хлебом – у меня не было аппетита. Конечно, я налил себе немного вина, но первый глоток показался мне уксусом. Я оттолкнул кубок и сосредоточился на письме Мему; послание должно было уместиться на листке пергамента, который сможет унести в Фивы почтовый голубь, и убедить фараона Мамоса совершить поступок, который он сочтет крайней глупостью.
Много часов спустя я отшвырнул шестой черновик письма и пришел в отчаяние. Не забывая, что привык работать со словами, я не мог найти тех, которые убедили бы фараона. Я знал, что потерпел неудачу, даже не начав. Я распрямил затекшие ноги и встал из-за стола. Прошел к двери, ведущей на террасу. Посмотрел на молодую луну и по тому, как высоко она висела в небе, понял, что полночь давно миновала.
Пока я смотрел, на луну набежало облачко не больше моей ладони, погрузив мир в темноту. Я думал, что исчезновение лунного света углубит мое отчаяние. Но, как ни странно, темнота оказала на мое расположение духа прямо противоположное воздействие. Я почувствовал, как меня охватывает глубокое спокойствие, вытесняя отчаяние, которое владело мной несколько мгновений назад.
Потом я услышал голос, зовущий меня по имени. Голос был тихий, но явственный, как пение дрозда на рассвете; он звучал так ясно, что я огляделся в поисках говорившего. Никого.
И неожиданно передо мной сразу возник выход из затруднительного положения. Я удивился, как мог еще колебаться.
У меня Печать ястреба. В моих руках – вся власть фараона. Я знал: чтобы спасти свою страну от катастрофы, а фараона от гибели, нужно употребить эту власть. Даже если мои действия противоречат воле фараона. Даже если они приведут его в ярость.
Приняв решение, я задумался, откуда и от кого оно пришло. Решение это было настолько чуждо моей врожденной верности и обычному поведению, что я с благоговением понял: решение я принял не один.
Маленькое облачко, затянувшее луну, исчезло, и вновь мягкий свет окутал полуночный мир. Он осветил мраморные стены храма Иштар.
На террасе напротив меня стояла женщина в капюшоне, на том самом месте, где я видел ее в последний раз. Как и раньше, капюшон серебристо-серых одежд скрывал ее лицо. Я понял, откуда исходило мое вдохновение.
Мне отчаянно захотелось вновь увидеть ее лицо. Каким-то чудесным образом она поняла мое желание. Мотнув головой, она скинула капюшон и открыла лицо. Оно было бледнее озарившего ее лунного света. Она была красивее, чем я помнил, прекраснее всего, что я видел или воображал.
Я протянул к ней обе руки через разделявшую нас пустоту. Но ее лицо стало отчужденным и печальным. Она удалялась от меня. Постепенно она растаяла в ночи, пока совсем не исчезла, и с ней поблек лунный свет.
Когда наутро Фат Тур явился ко мне, я уже был одет и ждал его. Силы и решимость не покинули меня, и я чувствовал себя очень уверенно. Я шел по коридорам и залам дворца такой легкой и быстрой походкой, что вельможа Ремрем, Фат Тур и остальные сопровождающие не могли за мной угнаться.
Когда мы вошли в зал совета, трон Нимрода был пуст. Однако в зале толпились советники и военачальники. Они встали, приветствуя меня, усадили за длинный стол, и вскоре после того как мы сели, за дверью заревели трубы.
В зал вошел царь Нимрод. Он был серьезен. Я сразу подумал, что сегодня, чтобы быть с нами, он пренебрег снятием сливок и срыванием вишенок в храме Иштар.
Я сознавал, какую честь он мне оказывает, и это укрепило мою уверенность в том, что я должен сделать. После всех положенных церемоний я встал и обратился к царю.
– О великий царь, у меня есть предложение, столь важное и тайное, что я могу доверить его только тебе и твоим самым доверенным лицам. Клянусь, что мое предложение будет выгодно нам обоим и позволит разрешить затруднение, в котором мы оказались.
Нимрод явно был захвачен врасплох и некоторое время пытался вообще уйти от решения, но я не соглашался ни на что иное, и наконец он согласился на мою просьбу.
Я оставил своим помощником вельможу Ремрема и переводчиком Фат Тура. Нимрод приказал остаться за столом Алорусу. Остальных он отпустил.
Когда в зале остались только мы впятером, я достал из складок одежды Печать ястреба и положил перед собой на стол.
– Уверен, что великий царь понимает смысл этого знака.
– Хотя я вижу ее воочию впервые, я понимаю, что это Печать ястреба, подтверждающая, что твоими устами говорит фараон Египта Тамос, и ты наделен полной его властью.
– Совершенно верно, о великий.
Царь Нимрод смотрел на меня своими черными глазами. Он больше ничего не сказал, но ждал, напрягшись, как леопард у водного источника, почуявший близкую добычу. Я смотрел на него не менее внимательно.
– О великий царь, ты и я оба закаленные в битвах воины, у нас есть опыт и знания, и мы понимаем, что войны выигрывают не только доблесть и острые клинки, но и вес серебра, которое мы можем выставить против врага.
