– Понимаю! – даже прищелкнул каблуками сапог Беляев и тут же не выдержал, в который раз польстил Кольцову: – Нет, большое дело – столица. Приехал, и все сразу на место поставил. А без тебя могли что-то политически или недогнуть, или перегнуть.
Поезд тронулся. Беляев приложил руку к козырьку фуражки и так стоял, вытянувшись, пока мимо него не проплыл хвостовой вагон.
Глава вторая
О том, каким непростым был путь «Решид-Паши» из Константинополя в Севастополь, Кольцов узнал вскоре после возвращения в Москву. На протяжении всего лишь суток его еще несколько раз перенаправляли из одного порта в другой. Выйдя из Константинополя, он взял курс на Новороссийск, но в пути его перенаправили в Одессу. Затем новая радиограмма: Одесса отказывается принимать «Решид-Пашу» и предложила ему следовать в Севастополь.
Ночью, после того как Беляев проводил Кольцова в Москву, ему позвонили от Троцкого и просили проявить особую бдительность: есть сведения, что далеко не все офицеры возвращаются в Россию с мирными намерениями. Обескураженный и напуганный новым звонком, Беляев велел дежурному по вокзалу попридержать выдачу прибывшим из Турции белогвардейцам проездных литеров, и уже утром их стали собирать по всему городу и доставлять в комендатуру. Там с каждым проводили беседу сотрудники Особого отдела.
Кончилось все это печально. Председатель Всеукраинской ЧК Манцев сообщил Дзержинскому о том, что после тщательной проверки прибывших из Константинополя врангелевцев сорок человек были задержаны и препровождены в тюрьму. У этих сорока были изъяты шифры, явки, пароли и даже пироксилиновые шашки. Среди этих белогвардейцев были даже выявлены несколько агентов контрразведки.
Вечером Кольцова пригласил к себе Дзержинский, показал ему телеграмму Манцева:
– Что вы по этому поводу думаете?
– Думаю, что это, мягко говоря, неправда.
– Но телеграмму подписал Манцев. Я ему доверяю.
– Он тоже кому-то поверил на слово. В Севастополе я познакомился с начальником Особого отдела ВЧК «Черно-Азовморей» Беляевым. Он лишь при одном упоминании имени Троцкого начинает дрожать от страха. Хороший человек, исполнительный, но безвольный. Полагаю, что все это с сорока белогвардейскими агентами не обошлось без вмешательства Льва Давыдовича. Возможно, к этому причастна Землячка.
– Почему вы так в этом уверены? Они ссылаются на факты.
– Я тоже. Скажите, какой здравомыслящий человек повезет с собой в Россию пироксилиновые шашки, если их пока еще можно на улицах насобирать. В крайнем случае на базаре купить. Глупости! А шифры, явки, пароли? Их не в чемоданах везут и не в карманах, а в голове, в памяти. Одного бы выявили, и то я бы удивился.
– Тогда что же это?
– Это из серии тех же крымских «троек». Розалия Самойловна всех пленных записывала во вражеские агенты – и расстреливала. Боюсь, и сейчас не ее ли это работа? Или Льва Давыдовича. Их почерк.
– Экий вы злопамятный, – проворчал Дзержинский.
– Памятливый. Так точнее.
– Хорошо! – решительно сказал Дзержинский. – Я попрошу всех этих задержанных доставить в Москву. А вы будете присутствовать при их допросах.
– Спасибо. Это важно хотя бы для того, чтобы убедиться, что это перестраховочный блеф, – согласился Кольцов. – Я допускаю, что Врангель попытается заслать к нам своих агентов. Но не таким способом. И уж вряд ли с первой же партией репатриантов.
И уже заканчивая разговор, Кольцов сказал:
– Я чего, Феликс Эдмундович, боюсь. Слухи об этих арестах скоро просочатся и туда, в Турцию. И все наши усилия, все эти амнистии, листовки не сработают. Люди станут бояться возвращаться. Не исключаю также, что Врангель в ответ предпримет свою контрагитацию. Тогда ради чего мы это затеяли?
Дней через восемь – новая неприятность.
В Одессу направлялся пароход «Кизил-Ермак» с новой группой бывших белогвардейцев, пожелавших вернуться в Россию. В море его настигла радиограмма, что Одесса не может принять две тысячи семьсот репатриантов. Командующий украинскими войсками, которым на то время стал Фрунзе, прислал Дзержинскому объяснение причин, почему Одесса не может принять «Кизил-Ермака». Он ссылался на отсутствие помещений, недостаток продовольствия и на ряд других уважительных причин, которые в радиограмме названы не были.
«Ряд других уважительных причин» был куда более весомым, чем отсутствие помещений и недостаток продовольствия. Одесская губернская ЧК раскрыла широкий антисоветский заговор, и такое дополнительное скопление репатриантов – людей политически непроверенных – вызывало у чекистов небеспричинное беспокойство. Штаб заговора находился в Елисаветграде, руководил заговором бывший царский полковник Евстафьв. Но ядро заговора, его костяк, находился в Одессе. Благодаря многолюдности и территориальной разбросанности города заговорщики едва ли не открыто создавали подпольные группы. Часто в город наведывались банды атаманов Коваленка, Лыхо, Кошевого.
Чекистов не хватало. Они едва справлялись с арестами бандитов, грабителей и воров. Недоставало только подбросить в это время сюда еще едва ли не три тысячи бывших белогвардейцев! Как поведут они себя в этой сложной городской обстановке? Не переметнутся ли на сторону заговорщиков?
После недолгих размышлений «Кизил-Ермака» перенаправили в Новороссийск, и туда сразу же выехал Кольцов. Наученный первым горьким опытом, он решил по возможности сам присутствовать при всех допросах.
Казаков и солдат сразу же отпустили по домам. Для тщательной проверки и бесед задержали около сотни офицеров, чиновников и двух священников. Всех их допрашивали очень дотошно, порою устраивали перекрестные допросы, придирчиво изучали имевшиеся при них документы.
Перед Кольцовым прошли измученные войной и чужбиной, усталые, во всем изуверившиеся люди. Богатых среди них не было. Почти у всех были оставлены где-то семьи. Они надеялись, что наконец-то скоро весь этот кошмар для них кончится и после стольких лет тяжелой разлуки они вновь вернутся в лоно семьи. Ни о каком продолжении дальнейшей борьбы они не мыслили: надеялись в какой-нибудь глуши тихо прожить остатки своих дней. И все.
Воспользовавшись открывшейся перед Кольцовым возможностью с глазу на глаз пообщаться с репатриантами, он высмотрел среди них пожилого полковника, отвечавшего во время допросов на все задаваемые вопросы без обычной в таких случаях скованности. Отыскал в здании крохотную, никем не занятую комнатку, попросил проводить к нему полковника и принести на двоих чаю.
– Хочу сразу же вам сказать: это не допрос. Просто беседа, которая нигде и никем не фиксируется. Более того, вы имеете право не отвечать, не соглашаться с точкой зрения оппонента и даже спорить, если возникнет такая необходимость, – сказал Кольцов.
– Спрашивайте. Если сумею – отвечу. Я уже сказал вашим товарищам, что скрывать мне нечего Моя вина лишь в том, что я по воле судьбы оказался в противоборствующем лагере. Впрочем, по своему социальному положению я на вашей стороне оказаться не мог, – и затем он снова спокойно добавил: – Спрашивайте.
