Сейчас, когда и сюда медленно, но все же проникают слухи о том, что Кронштадтский мятеж против советской власти подавлен, Антоновское восстание доживает последние дни, Буденный не собирался поднимать против Советской России Дон, Ленин жив, Антанта не выступила в помощь Врангелю, русская эмиграция должна была бы начать избавляться от несбыточных иллюзий. И если Слащев будет помилован и заживет в советской стране жизнью обычного гражданина, и слухи об этом докатятся в Турцию, это может серьезно повлиять на настроения всей белой эмиграции.
Впрочем, это пока лишь теория. Надежд на то, что Слащев согласится вернуться, очень мало. За это лишь то, что он потерял себя в Белом движении, перессорился со всеми своими бывшими сослуживцами и единомышленниками, одинок и пока не видит берега, к которому мог бы прибиться. Поверит ли он, что помилование будет распространено и на него? И тут Кольцов рассчитывал на ту их давнюю мимолетную встречу в Корсунском монастыре.
Если же не Слащев? Дальше шли фигуры меньшего масштаба. Фостиков, Богаевский, Барбович, Туркул, Скоблин – их много. Можно попытаться уговорить кого-то из них. Но это потом, если ничего не получится со Слащевым.
Два дня они провели на маяке, ожидая, когда Атанас и Коста приведут после урагана в порядок шхуну.
Как и было условлено еще в Одессе с Деремешко, болгары собирались доставить Елизавету Михайловну с сыном поближе к Константинополю. Это вполне укладывалось в новый план Кольцова и Красильникова.
Никиту Колесника Красильников решил больше не задерживать возле себя на маяке и отпустил домой.
Никита с грустью расставался с Семеном Алексеевичем. Он настолько привык к нему, что считал его едва ли не членом семьи.
– Энто ж како получаица, Семен Лексеич? Больше, поди, никада не свидимся? – печально спросил он.
– Отчего же! Я не приеду, вы – к нам, – сказал Красильников и подмигнул Кольцову. – Я так думаю, хватит вам чужую землю обсевать, своей на Кубани много. Царя в России больше нет, так что заветы Игната Некрасова не порушите.
– Думали мы про энто, Лексеич. Крепко думали. Отец Иоанн с амвона сказал: «Горький хлеб на чужбине, сладкий токмо на родине». Есть, которы не супротив. Бабы плачуть: родны могилы осиротим. А есць, которы по-другому думають: живем, хлеб жуем, не тужим. Пошто от хорошего лучшее искать? Такой клубок в голове, без помочи не распутаешь. Чутка прошла: скоро в Рассее новый царь появица. Вроде бы турчаны на рассейский престол Кутеп-Пашу хотять посадить, – степенно сказал Никита.
– Не посадят, – возразил Красильников. – Прошло, Никита, время царей. Теперь народ российский сам собою будет править.
– Не получица. Рассейский народ – простак. Придет фармазон: ноги колесиком, головка тыковкой, щеки надует, глаза вылупит. Я, скажет, самый умный. Я усе звезды до одной на небе пересчитав. И шо ты думаешь? Поверят. И в цари выберут. Вспомним мы тогда Игнашку Некрасова, да поздно будет.
– Мы теперь учены, – сказал Красильников. – Кого зря не выберем.
– Ну-ну! Мы покаместь тут ишшо малость поживем. Поглядим, шо у вас из энтого получица… Ленин, сказывал ты, у вас. Он не из царей?
– Мужик.
– От и поглядим. Получица у вас чо без царя – возвернемся. В ноги упадем. Примить нас, убогих, в свое коммунистическо государствие!
Кольцов, вполуха слушая этот забавный разговор, написал Андрею Лагоде записку. Велел ему при малейшей возможности бежать из Галлиполи. Для начала с помощью Никиты Колесника – в Болгарию. Там свои люди помогут вернуться домой.
Он попросил Никиту доставить Андрея в Калиакру и сдать его с рук на руки Атанасу и Косте.
А через два дня они вышли в море. Экипаж фелюги оставался прежний.
Ленька всю ночь не смыкал глаз, и ему время от времени доверяли постоять у штурвала. К утру ему даже присвоили звание подвахтенного.
Солнце еще только поджигало восток, как их фелюга мягко коснулась берега. Справа, за спиной у них, был маленький поселок Мидие, слева был хорошо виден входной Босфорский маяк. До дороги, ведущей в Константинополь, было меньше версты, до Константинополя восемь верст.
Поначалу они шли по дороге рядом с морем. От него его загораживали песчаные барханы, поросшие высокой травой. До них доносился только успокаивающий шум прибоя.
Уже совсем рассвело, но дорога по-прежнему была пуста: ни пешего, ни конного, ни встречного, ни попутного. Миновали какой-то жилой барак, огороженный ажурным забором, но и здесь во дворе не было ни души.
– Ничего не понимаю, – удивился наконец Кольцов. – Вымерли, что ли?
– Пятница, – коротко ответил Красильников.
Лишь когда они вышли на более широкую, пыльную наезженную дорогу, увидели первого человека. Он катил им навстречу тележку с клеткой, в которой, важно нахохлившись, куда-то ехали два пестрых петуха. Видимо, они были бойцовые и направлялись куда-то на петушиную «корриду».
Потом их нагнала пароконная повозка. Проезжая мимо них, возчик попридержал коней, что-то спросил. И тут, удивительное дело, в разговор с турком вступил Красильников. И затем сказал своим спутникам:
– Садитесь, до города подвезет.
Все стали усаживаться, моститься. Леню возчик пригласил к себе на облучок и, подмигнув, дал в руки кнут. Когда тронулись, возчик неожиданно спросил:
– Рюс?
И снова возчику что-то ответил Красильников. Ему – возчик. И оба засмеялись.
– Семен, почему ты так долго это скрывал? – спросил Кольцов.
– Что «это»?
– Ну, что ты говоришь по-турецки.
– Ты просто никогда меня не слушал, – ответил Красильников. – Во-первых, не по-турецки, а по-татарски. И то с костылями. Ты, наверно, забыл, где я родился и вырос.
– Помню. В Донузлаве. Это где-то возле Евпатории.
– Донузлав – татарский аул. Так скажи мне, с кем я там мог дружить? Конечно, с татарчатами. Вот и вспомнил кое-какие слова.
– Ну, и что ты у него выяснил?
– Ничего. Я спросил, не атеист ли он, почему в пятницу работает? Он ответил, что его лошади – не мусульмане и по пятницам тоже хотят есть.
Пустырь кончился, и с двух сторон дороги потянулся нищий пригород. Бедные хибары с плоскими крышами, сколоченные из фанеры, досок, жести и картона, с маленькими подслеповатыми оконцами, они кучно жались друг к другу, словно пытались упрятать от чужих глаз свою нищету.
В ближних пригородах дома были богаче, нередко двухэтажные, обнесенные высокими заборами. Эти тоже прятали, но… свой достаток от чужих завистливых глаз.
Город встретил их оживленными улицами.
Возница съехал на обочину, что-то сказал Красильникову. Тот обернулся к своим попутчикам:
– Эфенди говорит, что до этого места он вез нас бесплатно. Но не может повезти нас бесплатно туда, куда нам надо. Говорит, что дорого с нас не возьмет.
