Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы их не заприметила соседка тетя Катя из дома напротив. Она привела девочек к себе, успокоила все-таки разревевшуюся Лилю, напоила кремовым топленым молоком и позвонила родителям. Примчавшаяся Ирина, уже полностью справившаяся с приливом облегчения и материнской любви еще по дороге, теперь строго отчитала обеих дочерей и потащила их на станцию. В тот день они так и не попали на дачу, и с тех пор у Лары и Лили на всю жизнь осталась уверенность в том, что с сентября по май лето заперто в их дачном доме, в полутора километрах от железнодорожной станции. И никаким рациональным сознанием это ощущение было не прогнать.
Спустя несколько месяцев произошло событие, разделившее жизнь семьи на две части, — до и после. Однажды вечером мама не вернулась домой. Учебный год только начался, и Василий, готовя ужин для дочек, думал, что жена задержалась в своей музыкальной школе из-за плавающего, не установившегося толком расписания занятий. Но к десяти он забеспокоился, и девочки, почувствовав неладное, долго не хотели засыпать, возбужденно болтали и ворочались. К одиннадцати Василий уже не находил себе места, а в полдвенадцатого побежал к музыкалке. До нее было недалеко, через парк всего минут пятнадцать пешком, и обычно Ирина ходила именно так, не обращая внимания на просьбы мужа делать крюк и огибать парк по освещенным улицам. Василий пробежал этот путь как стометровку и долго колотил в дверь и окна на первом этаже школы, не обращая внимания на то, что свет уже везде потушен. Наконец сонный сторож подтвердил его опасения: все уже давно разошлись. Да, в учительской было собрание, но собрание закончилось два часа назад.
— Велесова, говорите? Может, она к кому-то из учителей в гости пошла и засиделась? А вы вот Вере Федоровне позвоните, которая музлитературу ведет, они вроде дружат…
Но ни приятельница Ирины, ни преподаватель сольфеджио, ни даже директриса, которую Василий поднял с постели ближе к утру, ничего не знали про Ирину.
В милиции задавали неприятные вопросы про согласие в семье и возможный роман на стороне. Василий кричал, потом устал кричать и отвечал скупо и односложно. Он чувствовал, что помогать ему искать жену никто не торопится. Когда академик Крыжанов поднял свои старые связи, искать стали Ирину Велесову, в девичестве Крыжанову. Это было уже совсем другое дело, забурлила, закипела оживленная, но довольно бестолковая деятельность. Несколько недель Василий расклеивал объявления по округе, приходя домой только переночевать, и девочек на это время взяли на попечение бабушка и дедушка.
Но все было тщетно. Время шло, а никаких вестей об Ирине так и не появилось. В дни, когда Василий не работал, он слонялся по парку, через который должна была дойти до дома его жена. Вглядывался в лица прохожих, а чаще почти не видел ничего вокруг, потому что воображение подсовывало ему картины, одна другой гнуснее и ужаснее, и он почти корчился от ужаса и бессилия, смешанных со стыдом оттого, что все это представляется ему. Что бы ни произошло с Иринкой, это было страшно, иначе она давно вернулась бы домой, к нему и девочкам… Ворчала бы из-за того, что он снова захламлял балкон досками, лыжными палками и велосипедом. Всю осень варила бы компот из яблок, которые они собирали по выходным в старом саду неподалеку. Под бой курантов записывала бы мечту на клочке бумаги, сжигала и выпивала пепел вместе с шампанским, веря в исполнение загаданного со страстью маленькой девочки. Раз в месяц плакала бы потихоньку, — просто потому, что «взгрустнулось», и потому что — женщина. И в январе они все вчетвером поехали бы в санаторий под Звенигородом. Бегали бы на лыжах и возвращались под вечер с раскрасневшимися щеками, и у Иринки выбивался бы из-под шапки светлый, словно льняной, локон, который так приятно заправлять обратно и смотреть при этом ей прямо в глаза… Василий так четко представлял себе все это, так верил, что это возможно, что в какой-то момент даже начинал улыбаться и расправлял плечи. А потом вздрагивал и вновь оказывался один на аллее в парке. Самыми тяжелыми и одновременно радостными минутами таких дней был путь домой, быстрым шагом, когда в сердце свивались заодно тоска и надежда на то, что сейчас, чудесно и необъяснимо, Ирина ждет его дома. Добежав до квартиры, Василий замирал, всерьез колеблясь, нажать ли кнопку звонка или открыть дверь ключами. Умом он понимал, что никто не откроет, но — а вдруг? — этот выбор все равно маячил перед ним. И пока ключ поворачивался в замке, он еще надеялся услышать шаги с кухни, или шмыганье носа, или бормотание. Хоть что-то. Но квартира неизменно оставалась тиха, и, только переступив порог, Василий вспоминал, что девочки все еще дожидаются его в школьной продленке. А жены нет.
С дочерьми отец почти не говорил. От природы немногословный, он не мог придумать, что сообщить об исчезновении их мамы. Тем более что они не спрашивали, и Василий подозревал, что Иринина мать уже как-то им все объяснила. Близняшки оставались у бабушки с дедушкой, сначала на ночь, на выходные, а потом все чаще на несколько дней, и одному, без девочек, Василию было легче. Он знал, что с тещей Лара и Лиля будут накормлены и одеты, а стишок по литературе и таблица умножения — выучены. В конце концов, ведь это именно она вырастила Ирину.
Не то чтобы Василий Велесов не любил дочерей, как раз наоборот. До их рождения он не мог и представить, что будет испытывать к кому-то такие чувства. Эти девочки были для него как инопланетянки, красивые и непонятные. Он не знал, о чем они думают, чего хотят, и видел только их отличия от себя: другой пол, другой возраст, дымчато-серые глаза, доставшиеся им от матери, и розовые пяточки, и макушки, пахнущие мылом и голубями. Даже то, что внешне они были почти копиями друг друга, сбивало его с толку. Старшую Лилю от младшей Лары отделяли какие-то сорок минут… Василий любил дочерей, любил как нечто чуждое и недосягаемое, он трепетал и робел перед ними. Каждую секунду, проведенную вместе, Василий боялся сделать что-нибудь не так, допустить какую-нибудь оплошность, из-за чего они, например, откажутся есть ужин, или не захотят ложиться, или им не понравится сказка, которую он принес из библиотеки. А такое случалось постоянно. Лиля с оскорбленным видом вылавливала из супа кружочки морковки, Лару тошнило от молочной пенки, и обе отчаянно отказывались слушать перед сном его любимую книгу про Джека Восьмеркина.
Поэтому, когда мать Ирины, Александра Павловна, предложила ему отдать девочек им с тестем на воспитание, Василий долго молчал, а потом ответил, что подумает.
— Вась, только, пожалуйста, думай побыстрее. А то я тут на днях зашла в гимназию, знаешь, у нас под окнами. Их могут взять, там недобор в одном из классов с углубленным немецким.
— Вы все уже решили без меня? — вздохнул он. Без обиды, но с усталостью.
— Нет, просто зашла и спросила у них. Так, на всякий случай. Ты же сам прекрасно понимаешь, мне совсем не сложно за ними присматривать. Ты на работе, а мы с Евгением Петровичем уже на пенсии. Буду водить девочек на танцы, в музыкальную школу запишемся, на рисование. Это же девочки, их нужно развивать. Вкус, слух, чувство ритма. Эстетическое воспитание, одним словом!
Василий не переносил, когда Александра Павловна начинала говорить так. Она, конечно, хотела показать свое превосходство, и ей это удавалось, потому что он мгновенно начинал чувствовать себя полнейшим ничтожеством. Хотя раньше одной мимолетной улыбки жены хватало, чтобы сгладить это.
