— Хоскинс, да? — глупо улыбнувшись, спросила я.
— Нет, — смутившись, ответил коротышка. — Святой Боб, двоюродный брат Петра. Пойдем со мной.
Я не успела и глазом моргнуть, как он схватил меня за руку и затесался в толпу. Он проворно потащил меня за собой, и я пошла — вернее, побежала, спотыкаясь и едва на падая.
— Уже недалеко, — бросил Боб через плечо. — Уже почти пришли.
И только я собралась попросить его дать мне передохнуть, как мы протиснулись между последними людьми в толпе и подошли к большой деревянной двери. Боб отпустил мою руку и стал рыться в карманах.
— Ага! — воскликнул он, вытащив из внутреннего кармана ключ, и отпер дверь. — Входи и присаживайся.
Я прищурилась и попыталась найти взглядом стул. Все искрилось и сияло, и я ничего не могла разглядеть.
— Извини, — спохватился Боб и принялся снова рыться в карманах. — Вот это может помочь.
Он протянул мне темные очки. Они были похожи на такие, какие бы в семидесятых мог напялить Элтон Джон,
[6]
но я подавила в себе желание позвонить в «Полицию моды»
[7]
и поспешно надела очки. Вокруг меня все сразу же потемнело, и я заморгала, как умалишенный верблюд посреди песчаной бури.
Комната оказалась больше, чем я подумала сначала. Высокий сводчатый потолок украшала резьба, изображающая растения, людей и животных. Пол был паркетный — темный, отполированный. В центре комнаты находился широкий стол красного дерева, по обе стороны от которого стояли стулья в стиле эпохи королевы Анны. Боб уже успел занять один из этих стульев и сидел лицом ко мне.
Он улыбнулся.
— Садись, Люси. Давай поболтаем.
Я осторожно опустилась на свободный стол, страшась того, что он превратится в какую-нибудь знаменитость и завопит на меня: «А ну, слезь с меня, толстозадая!»
— Это сон, Боб? — спросила я, решившись забраться на стул с ногами, поскольку ни в кого он и не подумал превращаться.
Боб покачал головой.
— Каково твое последнее воспоминание?
— Я забралась на стремянку, чтобы достать с чердака подарок для Дэна, — скороговоркой протараторила я. — А потом упала и ударилась головой. — Я сделала вдох. — Я без сознания, да?
Боб снова покачал головой.
— Нет, я точно без сознания, — возразила я. — Я в больнице, я в коме, и Дэн стоит рядом со мной и напевает «My Heart Will Go On»
[8]
— ну, эту песню из репертуара Селин Дион,
[9]
чтобы я услышала и открыла глаза. Только он там меняет слова и вместо «сердце» поет «пердце» — это он намекает на наше первое свидание, когда я…
— Люси?
— Да, Боб.
— Ты не проснешься.
— Проснусь.
— Нет.
— Да.
— Люси, — прошептал Боб, наклонившись к столу, — ты мертва.
— Ну все, Боб, — решительно заявила я, — я ухожу. — Я встала и направилась к двери. — Я скажу Дэну, что люблю его, и попрошу прощения за то, что устроила скандал, и еще скажу, что не могу дождаться завтрашней свадьбы, и…
Я потянула дверь на себя. Снаружи клубилась серая толпа.
— Очнись, Люси, — сказала я себе и сильно ущипнула собственную руку.
Боли я не ощутила вовсе. Тогда я залепила себе увесистую пощечину. Что же со мной происходит? Почему я ничего не почувствовала?
— Люси, — окликнул меня Боб. — Пожалуйста, вернись.
Я побрела обратно. Подойдя к столу, я изо всех сил вцепилась в спинку стула.
— Пожалуйста, помоги мне проснуться, Боб. Я не могу сама это сделать.
Боб встал, одернул пиджак и пошел ко мне. Его губы тронула полуулыбка, а брови он при этом свел на переносице.
— Ты никогда не проснешься, Люси, — сказал он. — Это чистилище — пространство между землей и небесами. Боюсь, ты вправду умерла.
— Чистилище? — попыталась пошутить я. — Это что, новый ночной клуб?
А потом все почернело.
ГЛАВА 4
Для человека маленького роста Боб оказался на удивление сильным. Он подхватил меня, когда я начала сползать на пол, и удержал. Он был теплым, как только что заполненная горячей водой грелка, и чем дольше он меня держал, тем спокойнее мне становилось. Когда он медленно опустил меня на стул, я успела расслабиться так, словно в одиночку выпила бутылку вина (и, что характерно, меня даже не подташнивало).
— Все хорошо, Люси? — спросил Боб.
Я кивнула. Я умерла — и, по идее, мне должно было стать просто дико страшно. А я чувствовала себя так, словно плыла на облаке под теплым солнышком в окружении толстячков-херувимов, обмахивающих меня крылышками.
Я проследила взглядом за Бобом. Он вернулся к своему стулу, сел и открыл большую толстую книгу, лежавшую на столе. Он принялся перелистывать страницы, перед каждой слюнявя толстенький указательный палец.
— Я попаду в ад? — спросила я заплетающимся языком. — Я не собиралась воровать те сережки в «H&M».
[10]
Они случайно упали мне в сумку.
Боб рассмеялся.
— Нет, Люси, ты не попадешь в ад. Ты оказалась в чистилище, потому что не была готова умереть.
«Вот оно что!» — подумала я, но вслух ничего не сказала — слишком сильно эти слова меня испугали.
— Итак, — продолжал Боб, скользя кончиком пальца по листу. — Ты — Люси Браун, двадцати восьми лет от роду, единственное дитя покойных Джудит и Малкольма Браун.
Когда он назвал имена моих родителей, меня словно бы током ударило. О, боже… Мама… Папа…
Я их не видела с тех пор, как мне исполнилось двадцать два. Я приехала домой из университета на пасхальные каникулы и обиделась на мать с отцом, потому что они собирались в отпуск на Родос без меня. Надвигались треклятые выпускные экзамены, и мне предстояло прожить две недели в одиночестве — вернее, в обществе кошки и учебника по экспериментальной психологии. Даже Дэна не было, чтобы он отвлек меня от себя самой. Он остался в Манчестере, где учился и подрабатывал на полставки официантом. Родители провели со мной всего два дня. А потом уложили чемоданы и уехали. Когда машина тронулась по подъездной дорожке, мама высунулась из окошка.
