— Наверное, оборотни не отнимали у нее жизнь, — заметила я и вздрогнула от звона стекла, бьющегося наверху.
— Беда в том, что с тех пор Луи Сезар больше не позволял себе ни с кем сближаться. Это нездорово! — произнес Раду таким тоном, как будто сам был образчиком умственного здоровья.
Дядя заметался по залу. Подол его затейливо вышитого халата путался у дяди в ногах. Лицо у Раду было такое, словно он болтался над пропастью.
Поэтому я сделала блистательное умозаключение:
— Тебя беспокоит не только проблема Луи Сезара.
Раду метнул в меня неприязненный взгляд.
— Мой брат уже не в первый раз пытается меня прикончить. Чтобы избегнуть этого, мне, скорее всего, придется убить его самого. Мой прекрасно обустроенный дом полон до чрезвычайности странных, поистине кошмарных существ, мой шеф-повар совершенно вне себя...
— Из-за Инцидента с Грушами. Да, я знаю. — Я поглядела на него с прищуром.
Что-то в этом списке меня насторожило.
— Ты сказал, что тебя тревожит предстоящее убийство Драко, так? Значит, ты согласен с тем, что это самый разумный выход, и не считаешь меня способной на сантименты, верно, Ду?
Меня обеспокоило, что дядя ответил не сразу. Он остановился перед камином, но смотрел не в огонь. Кажется, все его внимание приковывал к себе портрет, висящий над камином. Новое полено охватило пламя, искры затрещали в тишине. Все прочие дрова медленно распадались на красные уголья.
— Мне было восемь лет, а Владу — тринадцать, когда нас впервые сделали заложниками, — проговорил в итоге Раду.
— Дядюшка, только не говори, что тебя одолел приступ сентиментальности. — Я не могла поверить своим ушам. — Он же пытался тебя убить. Много раз!
— Это не сентиментальность, — возразил Раду, вглядываясь в живые краски на портрете. — Не какая-то там заржавевшая совесть, которая вдруг проснулась. Ты ведь знаешь, что я никогда, даже до своего обращения, не был особенно совестливым.
— Что же тогда?
Он посмотрел на меня через плечо.
— Дори, как ты думаешь, почему я держу здесь этот портрет?
— Ну, этот человек был твоим любовником. Как мне кажется...
Раду засмеялся, но как-то совсем невесело.
— Мы никогда не были любовниками. Во всяком случае, в том, чем мы занимались, не было ни капли любви. — Он провел пальцем по узору на каминной полке, как будто ему срочно надо было чем-то занять руки. — У принца Мехмеда имелась карта, на которой были обозначены не только турецкие земли, но и Европа. Принц говорил, что всему этому суждено стать единой империей, с одним языком, одной верой и одним правителем. Турки считали, что я могу способствовать осуществлению этой мечты, поэтому-то он и обратил на меня внимание. При дворе отпивались дюжины смазливых oghlanlari — королевских пажей, — которые были гораздо красивее меня. Причем их выбирали не только за внешность, но еще и за способности, что бы там ни говорили. Ни один из них ни разу не поднял оружия на правителя.
— Ты покушался на султана и остался жив? — усмехнулась я.
— Тогда еще на сына султана. Да, остался. Мехмед сделал мне интимное предложение. Я замахнулся на него, но поранил совсем несильно, потому что никогда толком не владел мечом. После чего я продемонстрировал свою истинную храбрость, убежал и забрался на дерево. Слез я только тогда, когда он поклялся самой страшной клятвой, что не убьет меня. — Раду горько улыбнулся. — Я так легко отделался, потому что правитель считал меня полезным. Туркам был нужен принц-марионетка, а Влад не поддавался на уговоры.
— Странно, что ты сохранил портрет Мехмеда. Лично я спалила бы его.
Вернулся слуга и поставил передо мной поднос. Там была курица. Слава богу, она не кудахтала.
Раду отпустил вампира и присел рядом со мной.
— Я держу его портрет не из привязанности, Дори, а в качестве напоминания о том, как легко когда-то изменился под гнетом другого человека. Я сделался ровно таким, каким хотели меня видеть враги. Я одевался, как они, думал, как они, даже принял их веру. Честное слово, на какое-то время я стал турком больше, чем они сами. Я оставил портрет, чтобы не забывать, кем был.
Я засопела.
— Успокойся. Ты ведь был еще ребенком. Они просто промыли тебе мозги.
Раду покачал головой.
— Как бы мне ни хотелось поверить в такое, но это правда лишь частично. Мне было уже одиннадцать, когда он меня соблазнил. По современным стандартам — ребенок, а в тогдашнем мире я считался не таким уж и маленьким. Мехмед, например, в этом возрасте начал управлять провинцией. Мне промыли мозги, потому что я позволил такое сделать. Второй вариант был для меня немыслимым, поэтому я выбрал путь наименьшего сопротивления. Мне потребовалось много времени, чтобы понять: все мы в конечном счете несем ответственность за свои поступки.
— Драко тоже.
Раду секунду молчал.
— Иногда я спрашиваю себя, кого из нас они одурачили больше, меня или Влада. Для меня наваждение давным-давно рассеялось, а Влад до сих пор находится под его воздействием. В своих застенках они превратили брата в чудовище, Дори.
Я прикусила язык из уважения к тому, что пережил Раду, но сомневалась, смогу ли сдержаться, если он продолжит рассуждать в том же духе. Нельзя сказать, что я не слышала эту историю раньше. Звучала она примерно так: Драко был героическим подростком, которого не сломили угрозы турок. Как бы ни насмехались над ним тюремщики, он сейчас же им отвечал. На каждое их оскорбление выдавал два, к тому же более изысканных, поскольку мальчик был достаточно хорошо образован. Он проклинал турок, их предков и самого пророка. Его жестоко избивали, а затем бросали обратно в одиночную камеру, откуда он мог видеть самые страшные казни, совершаемые над другими. Способы экзекуции варьировались в зависимости от тяжести преступления. Иногда это было просто старое доброе повешение, в другой раз человека протыкали стрелами, обезглавливали и, самое жуткое, сажали на кол.
Сажание на кол обычно практиковалось для самых отъявленных негодяев, однако во время войны применялось повсеместно. Подростком Влад каждую неделю видел подобную казнь и, наверное, брал на заметку.
Он наблюдал, как вороны слетались на тела, оставленные под жарким турецким солнцем, чтобы обратиться в гниющее мясо. Возможно, мальчишка сносил все лишения, представляя, как в один прекрасный день посадит на кол своих мучителей. Уж не знаю. Но когда он в конце концов занял трон Валахии, эта казнь стала излюбленным способом Дракулы стращать врагов и подкреплять свои приказы.
Почти любое преступление, от лжи и кражи до убийства, во времена правления Драко каралось сажанием на кол. Мирча как-то рассказывал, что его брат поставил на главной площади у колодца золотую чашу, чтобы путники могли утолять из нее жажду. Она стоила целое состояние, но никто ее не тронул. Могу поспорить, что мысль о краже никому даже в голову не пришла.
