Я спустилась вниз, чтобы найти Бри. Она копалась в мусоре в поисках еды; я ей разрешала это делать с тем условием, чтобы она не уходила далеко и всегда возвращалась через час. Но в этот раз она задерживалась; она ушла уже несколько часов назад и это было на нее непохоже. У меня появилось нехорошее предчувствие, когда я бежала вниз пролет за пролетом, полная решимости найти ее и убраться ко всем чертям. В руке я держала самодельный коктейл Молотова. Это было моим единственное оружие и я была готова использовать его, если будет необходимо.
Я выбежала на улицу, выкрикивая ее имя, ища ее повсюду. Я проверила каждую аллею, в которой она раньше играла, но ее нигде не было. Мой ужас усиливался.
Наконец, я услышала слабый крик вдалеке. Я узнала ее голос и помчалась туда.
Через несколько зданий крик стал громче. Я свернула в узкий переулок и увидела ее.
Бри стояла в конце переулка, окруженная толпой нападающих на нее мальчишек-подростков, их было шесть. Один из них наклонился и порвал ее футболку, в то время как другой дергал ее за хвостик. Она махала своим рюкзаком, стараясь отбиться от них, но это мало помогало. Я знала, что еще несколько мгновений и они изнасиловали бы ее. Поэтому я сделала единственное, что могла: я зажгла коктейль Молотова и кинула его в ноги самого рослого из них…
Неожиданно скрип металла отвлекает меня от воспоминаний, дверь медленно открывается и комнату наполняет свет, затем дверь захлапывается. Я слышу звук оков, затем шаги и чувствую, что рядом со мной в кромешной темноте кто-то есть. Я поднимаю голову.
Я с облегчением вижу Бена. Не знаю, сколько прошло времени и как долго я просидела здесь. Я медленно сажусь. Камера освещается тусклыми аварийными лампочками, красные, в металлической оправе, они висят высоко на стенах. Этого достаточно, чтобы что-то увидеть. Бен заходит в камеру, не понимая, что происходит, он даже не понимает, что я здесь.
– Бен! – шепчу я, мой голос охрип.
Он оборачивается и видит меня, его глаза широко раскрываются от удивления.
– Брук? – спрашивает он осторожно.
Я пытаюсь встать на ноги, боль пронзает все мое тело, когда я поднимаюсь на колени. Бен подходит ко мне и хватает меня за руку, помогая встать. Я знаю, что должна быть благодарна за его помощь, но меня это почему-то обижает: это первый раз, когда он касается меня и это непрошенная помощь; я чувствую себя странно. К тому же я вообще не люблю, когда мне помогают люди, особенно парни.
Поэтому я стряхиваю его руку и встаю сама.
– Я сама справлюсь, – бросаю я ему; это получается как-то слишком резко. Я жалею об этом, жалею, что не сказала ему вместо этого то, что действительно чувствовала. Я жалею, что не сказала: Я счастлива, что ты жив. Я рада, что ты сейчас здесь, со мной.
Как только я думаю об этом, я осознаю, что не совсем понимаю, почему счастлива видеть его. Может быть, я просто рада видеть еще одного нормального человека, такого же выжившего, как и я, среди все этих солдат. Может быть, потому, что мы оба прошли через одни и те же страдания за последние 24 часа, может быть, потому, что мы оба потеряли своих родных.
Или, может быть, есть что-то иное, о чем я не решаюсь думать.
Бен смотрит на меня в ответ своими большими голубыми глазами и на короткий миг я теряю чувство времени. Его глаза настолько глубокие, что кажутся здесь совершенно не к месту. Это глаза поэта или живописца – глаза художника, измученной души.
Я заставляю себя отвернуться. В этих глазах есть что-то, что мешает мне думать спокойно, когда я смотрю в них. Я не знаю, что это, и это меня беспокоит. Я никогда не чувствовала себя так рядом с парнем. Я думаю, что я просто привязалась к Бену из-за того, через что мы прошли.
Разумеется, было много моментов, когда он раздражал или злил меня – я и до сих пор виню его в том, что произошло. Например, если бы я не остановилась и не спасла его на шоссе, может быть, я бы уже освободила Бри и сейчас уже была бы дома. Или если бы он не выронил мой пистолет в окно, я бы возможно спасла ее еще в Центральном парке. И я бы хотела, чтобы он был немного сильнее, чтобы он был бойцом. Но в то же время, в нем есть что-то такое, из-за чего я чувствую себя хорошо рядом с ним.
– Прости, – говорит он с волнением подавленным голосом. – Я не хотел тебя обидеть.
Я медленно смягчаюсь. Я понимаю, что это не его вина. Он не плохой человек.
– Куда они водили тебя? – говорю я.
– К своему лидеру. Он предложил мне приоединиться к ним.
– Ты согласился? – спрашиваю я. Сердце бьется быстрее в груди, пока я жду ответа. Если он скажет «да», мое мнение о нем сильно упадет – на самом деле, я даже не смогу снова смотреть на него.
– Конечно, нет, – отвечает он.
Мое сердце наполняется облегчением и восхищением. Я знаю, какая это жертва. Как и я, он только что подписал свой смертный приговор.
– А ты? – спрашивает он.
– А ты как думаешь?
– Нет, – говорит он. – Думаю, что нет.
Я вижу, что он бережно держит один палец, который к тому же странно выгнут. Похоже, что он сильно болит.
– Что случилось? – спрашиваю я.
Он смотрит на свой палец: «Это после аварии.»
– Которой? – спрашиваю я и не могу не улыбнуться кривой улыбкой, думая обо всех авариях, в которых мы побывали за последние 24 часа.
Он улыбается в ответ, хоть и морщась от боли. «Последней. Когда ты решила врезаться в поезд. Неплохой ход,» – говорит он, и я не могу понять, действительно ли он так считает, или это сарказм.
– Мой брат был на поезде, – добавляет он. – Ты его видела?
– Я видела, как он заходил, – отвечаю я. – Затем я потеряла его.
– Ты не знаешь, куда ехал тот поезд?
Я качаю головой: «Ты видел мою сестру на нем?»
Он тоже качает головой: «Не могу сказать точно. Все произошло так быстро.»
Он в расстройстве опускает глаза. Следует тяжелое молчание. Он кажется таким потерянным. Меня беспокоит вид его скрюченного пальца, я всем сердцем сопереживаю ему. Я решаю, что пора перестать быть такой резкой с ним, надо проявить сочувствие.
Я тянусь и беру его пораненную руку в свои ладони. Он смотрит на меня в удивлении.
Его кожа мягче, чем я ожидала: кажется, он не работал и дня в своей жизни. Я нежно держу кончики его пальцев в руках и с изумлением чувствую бабочек в животе.
– Давай я помогу тебе, – говорю я мягко. – Будет больно. Но это нужно сделать. Нужно вставить его, пока он не сросся неправильно, – добавляю я, поднимая и изучая его сломанный палец. Я вспоминаю, как однажды, еще маленькой, я упала на улице и вернулась со сломанным мизинцем. Мама настаивала, чтобы мы пошли в больницу. Но папа был против, он просто взял мой палец в свои руки и одним движением вправил его, прежде чем мама успела отреагировать. Я закричала от боли – даже сейчас я помнила, насколько это было больно. Но это сработало.
