…Образование флотских офицеров не всегда заканчивается обучением в Морском корпусе. Уже в 1829 году, по ходатайству Крузенштерна, были учреждены при корпусе офицерские классы. В них вначале готовили, главным образом, преподавателей корпуса.
Но и до этого времени, помимо публичных лекций, устроенных Мордвиновым, о которых уже говорилось выше, для офицеров-черноморцев существовали курсы по теории кораблестроения, корабельной архитектуре, по механике и физике. Даже домашние обеды главного командира А. С. Грейга (с 1816 года), на которые приглашались офицеры по очереди, были своего рода лекцией и даже экзаменами.
Главным же средством усовершенствования в специальности для офицеров конца XVIII века и начала XIX века была служба на английском флоте и на судах Ост-Индийской и других английских компаний, а также заграничные плавания, в особенности кругосветные, составившие такую яркую эпоху в истории русского флота в царствование Александра I.
При Екатерине II до тридцати офицеров флота, преимущественно лейтенантов и мичманов, было послано в Англию для практического изучения морского дела. В числе посланных был один капитан второго ранга, два констапеля и один подмастерье (корабельный инженер). Пребывание их за границей продолжалось от двух до пяти лет. Они плавали в Средиземном море, а также посещали порты Северной Америки, Вест– и Ост-Индии. Морской историк Ф. Веселаго говорит: «Плавания эти образовали несколько хороших русских практических моряков и способствовали утверждению в нашем флоте многих полезных нововведений». Такие фамилии, как Козлянинов, Лупандин, Ханыков, Селифонтов, говорят сами за себя. К числу отправленных в Англию в 1793 году принадлежали Абернибесов, Лутохин, Лисянский, Крузенштерн. При Павле Петровиче было отправлено в Англию двенадцать флотских офицеров и несколько корабельных учеников. При Александре I в 1802 году было отправлено в Англию также двенадцать флотских офицеров, причем им было выдано по сто червонцев на экипировку единовременно и назначено годовое содержание в 180 фунтов стерлингов каждому».
В целом, подводя итог описанию Морского корпуса парусной эпохи и царивших там нравов, следует признать, что в целом он вполне обеспечивал обучение и воспитание молодых офицеров для отечественного флота. Что касается жесткости и даже жестокости воспитания, то само время, да и предстоящая служба требовали от будущих офицеров умения постоять за себя и выжить в любой, даже самой трудной ситуации. Что же касается вечно царившей в Морском корпусе неорганизованности и безалаберности, то этим, увы, у нас на Руси никого не удивишь…
Глава третья
Мичманское становление
Теперь нам следует поговорить о том, как жили и чем занимались в служебное и внеслужебное время офицеры российского парусного флота. Если ритм жизни и ее отдельные нюансы весьма отличны от жизни нынешних офицеров в морских гарнизонах, то суть ее во многом осталась неизменной.
Мичманы-мальчишки трогательны и непосредственны. Все, как старые капитаны, они левой рукой придерживали свои новенькие кортики, а правую, со значением, держали за пазухой. Треуголки на головах, как у испытанных зейманов, развернуты концами «в корму» и «в нос», так, что золотые кисточки болтались между глаз. На ногах у всех громко скрипели новые лакированные башмаки с начищенными медными пряжками, а на новых мундирах еще ни одной пылинки.
Капитан-лейтенанты (старшие офицеры), собрав подле себя вчерашних гардемаринов, наставляли:
– Запомните, что в мичманском чине преступление даже смотреть на адмиральскую собаку! Все исполнять надлежит молча и быстро, всему учиться быстро и толково! Вопросы?
Вопросов ни у кого не было. Чего спрашивать, все и так понятно – началась настоящая корабельная служба.
Прибывших, как самых младших, определяли командовать брамселями – заведование не слишком большое, но опасное, все время под небесами. Впрочем, пока ты молод, об опасности думается меньше всего. Мичманская выгородка-берлога располагалась в жилой палубе напротив кают-компании на левую сторону от грот-мачты. В берлоге всегда темень, да и запах желает много лучшего, так как маленький световой люк ее почти не освещает и не вентилирует. Посреди берлоги – подвесной деревянный стол, застеленный грязной скатертью. На столе медный подсвечник с оплывшей свечой. Вокруг рундуки – сколько рундуков, столько и мичманов. Более старшие офицеры зовут мичманскую выгородку не иначе, как зверинцем. Впрочем, нет такого флотского офицера, который не отдал бы зверинцу несколько лет своей жизни.
Разобравшись с жильем, новоприбывшие мичманы гурьбой полезли на грота-марс, где их уже с нетерпением ждали марсовые. Сегодня их день! Впервые забравшись на грот-марс, новый мичман обязан дать марсовым хотя бы гривенник. В пять часов по полудни обед в кают-компании. На английском флоте мичманов не считают за офицеров, потому вход в кают-компанию им заказан и питаются английские мичманы у себя в каморке. На русском же флоте мичман – полноправный офицер и пользуется всеми правами, зато и спрос с него тоже по полной, как с офицера. Сегодня в кают-компании присутствует капитан, посему он один и говорит, лейтенанты лишь поддерживают разговор. Что касается мичманов, то они в основном молча орудуют ложками и вилками и рюмками (когда последнее дозволяется). Их время говорить за общим столом еще не настало. Впрочем, все они отныне члены особого кают-компанейского братства и для окружающих являются братьями-компанами.
Вот как проходило типичное становление молодого флотского офицера в конце 30-х годов XIX века на Балтийском флоте. Из воспоминаний выпускника Морского корпуса художника-мариниста А.П. Боголюбова: «Меня выпустили, как говорилось, в «семнадцатую тысячу» (17-й экипаж 2-й флотской дивизии), хотя не было мне семнадцати полных лет. Прозимовали мы в Питере важно. Кровь кипела ключом, а денег было не ахти много. Мать моя была небогата, давала что могла, не более пятнадцати рублей в месяц. Жалование все шло на вычет за обмундировку, да за разные корпусные побития. Причем, как слышно, вычитали с нас и за потраченные розги, но я счета не видел, а потому и не подтверждаю…
Пришла пора ехать в Кронштадт. Экипаж шел в поход, а потому вскоре я туда отправился… Служба и разгульная жизнь отнимали все время. Второю флотскою дивизиею командовал вице-адмирал Александр Алексеевич Дурасов, у которого я впоследствии был личным адъютантом до его смерти. Дурасов был весьма почтенный человек, тогда ему было лет шестьдесят, он был товарищем Михаила Андреевича Лазарева и Беллинсгаузена. В сражении при Афонской горе в 1807 году был сильно ранен в голову, так что лежал трое суток без признаков жизни и его уже обрекли бросить за борт. Он был человек читающий, образованный, служил в Англии волонтером, а потому владел языком, а также и немецким. Жена его, Марфа Максимовна, была очень умная и светская женщина, по рождению Коробка, дочь бывшего главного командира Кронштадтского порта, того самого, который, ехав в Петербург, был опрошен шутником-офицером на Гаванском посту: «Кто едет?». Лакей говорит: «Коробка». – «Ну, а в коробке-то кто?» (возок был старомодный.) – «Тоже Коробка!», – ответил сам адмирал. Офицер сконфузился. У командира порта было три дочери. Первая вышла за адмирала Авинова, вторая за Дурасова, третья за адмирала Лазарева. Был сын, Федор Коробка, очень жеманный и женственного воспитания, хорошо вязал и вышивал гладью. Все барыни были бойкие, умные, острые. Слыли за матерей-командирш и за великих сплетниц, что при таком светском воспитании было очень любопытно и поучительно для всех.
