Меж тем артельщики расстилают брезенты, выносят баки с горячими щами, сухари, соль и все раскладывают на брезентах Матросы чинно усаживаются вокруг баков и начинают обедать, дуя, что есть мочи, в кипящие щи. Потом отдых.
Около двух часов свисток и команда: «Вставать, умываться, грамоте учиться!»
Приходят офицеры, гардемарины, священник и начинают преподавать арифметику, географию, грамоту и закон Божий. Умеющие уже читать с видом превосходства уединяются у орудий с книжками сказок и другими не менее полезными книжками.
В четыре часа начинается артиллерийское учение, потом парусное. Потом отдых, матросы поют на баке песни, потом ужин с чаркой водки, после чего невахтенные разбирают койки и ложатся спать. Вахтенные же коротают время на палубе, рассказывая друг другу небылицы. И так из года в год, десятилетие за десятилетием… Таковы законы жизни на палубах русских кораблей, фрегатов и корветов, и никто не может этого изменить.
Отдушиной для матросов всегда были увольнения на берег, особенно любили матросы сходить на берег в чужих портах. Там и посмотреть было на что, да и себя показать тоже.
В воскресенье, когда работ на судне нет, команда свободна, то в портах матросов отпускали на берег. Делалось это, как правило, после краткой литургии и сытного обеда. Вначале капитаны приказывали спустить «освежиться» первую вахту, а после нее и вторую. Вот и боцманы уже засвистели в дудки:
– Первой вахте изготовиться на берег! Чище одеться!
Матросы первой вахты, бросив все дела, весело и с шутками кинулись к рундукам, чтобы переодеться. Переодеваются прямо на палубе. Тут и там раскиданы вещи, матросская хурда. Матросы второй вахты угрюмо посматривают на счастливцев, которые первыми вкусят удовольствия предстоящей гульбы.
Сходящий на берег матрос держит на ладони четыре монеты и мучительно рассуждает:
– Один франковик пропью, второй франковик кое-куда, на третий разве отдать басурманкам белье помыть? А нашта! Белье я и сам помою. На этот франковик не купить ли табаку али игрушку жене? Нет, баловать бабу не стану, а табак казенный дают, лучше уж и энтот пропью!
Некоторые матросы сходят на берег с узелками белья, чтобы дать его постирать, иные с раскрашенными гармониками – гулять так гулять. Но большинство налегке, чтобы по пьянке ничего не растерять. Кто-то сразу заворачивает в кабак, кто-то в портовый бордель, девок местных за пышности пощупать, а кто-то и просто так погулять по городу, посмотреть на заморские диковинки да прикупить подарков.
– Архипыч, ты куда? – спрашивает один матрос другого.
– По городу гулять.
– Зайди в лавку, купи мне галстук али платок цветастый!
– Давай деньги, куплю!
– Не могу, Архипыч! Я ж в кабак следую, значит напьюсь. А мне для сего дела деньги во как нужны. Сделай одолженье, купи платок, а я деньги потом отдам.
В кабаке гуляют вперемежку наши и английские матросы.
Англичанин что-то лопочет нашему.
– Ты, басурманская твоя харя, говори по-русски, а не лай, что собака! – грозит тот англичанину пальцем. – Что, не можешь по-нашему али притворяешься?
Англичанин кивает головой и бьет себя пальцем по кадыку. Наш матрос разъясняет ситуацию остальным:
– А ведь понимает меня, каналья, бесов сын. Да и я уже начинаю по-ихнему мороковать. Что говорит? Да выпить предлагает. Ладно уж, согласный я, наливай!
Единственное, чего не любили англичане на совместных выпивках, так это, напившись, целоваться троекратно, отчего частенько от наших по морде и получали. В долгу, впрочем, тоже не оставались.
Бились серьезно. Англичане наших «боксами» своими отхаживали, а наши – как привыкли – с размаху да в лоб.
Вот на причале в ожидании шлюпки стоит, покачиваясь, матрос в синяках и распухшим носом. Его окружают сослуживцы, спрашивают участливо:
– Митрич, кто тебя так расписал?
– Басурмане одолели. Был бы один. А то сразу втроем навалились, вражьи сыновья!
– Свистнул бы нам, мы враз стенкой ломанули!
– Щас поздно, а в следущу очередь ломанем!
– А ты обидчиков-то помнишь?
– А на что их помнить-то? – удивляется отлупленный Митрич. – Всех метелить станем!
– И то дело! – соглашаются дружки. – Ох, и погуляем на славу, будет где душе разойтись!
Из всех праздников особую любовь наши матросы испытывали к Пасхе.
На Пасху все, от командующего до последнего юнги, готовились к празднеству светлого Христова Воскресенья, надели все лучшее и чистое.
Богослужение началось. Христос воскресе!
По окончании богослужения началось братское христосование. Во всех концах палуб слышались сердечные взаимные поздравления:
– Ну, Архипушка Христос воскресе! – кидался один матрос к другому, раскрыв объятья.
– Воистину воскресе, Мартынушко, – отвечал Архип, обнимая сотоварища и трижды с ним целуясь.
Случались и обиды.
– Энто, значит, и жинка твоя Танька сейчас со всеми соседскими христосуется и всем рыло свое подставляет! – говорил какому-нибудь матросу дружок из задиристых.
– Моя Танька! Нет, шалишь, не посмеет, а то как возвернусь, да прознаю, вмиг все бока ей обломаю. Это твоя Дунька всем рыло и рада подставить! – переходил в наступление обиженный.
– Моя Дунька не чета твоей Таньке! – уже отбивался и тот, что из задиристых.
Потом матросам полагалась двойная чарка, сытный праздничный обед и отдых: кто спал, кто в игры играл, а кто и разговоры вел степенные о политике высокой.
История сохранила нам не так уж много свидетельств того, как жили, о чем думали и мечтали матросы парусного флота. Их жизнь была неимоверно трудна и опасна, их жизнь могла оборваться в любую минуту. Мы почти не знаем их имен. Но мы знаем главное – именно их потом и кровью созидалась морская слава России. Помните классический образ российского боцмана: широкоплечего и бородатого, с татуировкой на запястье, серьгой в ухе и неизменной трубкой во рту. Это не кто иной, как матрос старого российского парусного флота. Пусть таким он и останется в нашей памяти.
Глава восьмая
За други своя
История российского парусного флота знала случаи самопожертвования, когда офицеры отдавали свою жизнь не только спасая другого офицера, но и матроса. Знала история нашего флота и истории, когда матросы ценой своей жизни спасали любимых офицеров.
