Адмиралы и капитаны, имевшие дочерей на выданье, по этой причине всегда старались держать дома открытый стол и привечать к дому перспективных молодых офицеров из хороших семей. Очень часто женихами адмиральских дочерей становились адъютанты их отцов. Другим вариантом знакомств были Морские офицерские собрания в главных военно-морских базах. На проводимые там балы имели доступ только жены, сестры и дочери морских офицеров. Там и знакомились, там и объяснялись в любви, там и гуляли свадьбы.
Вот, к примеру, история родственных связей всего одной адмиральской семьи адмирала Максима Коробки. Супругой адмирала была весьма предприимчивая Мария Афанасьевна, урожденная Лобисевич, родившая мужу трех дочерей: Марфу, Елизавету и Анну, которых в Кронштадте все шутливо звали «коробками». Все три девицы были весьма милы и воспитанны. Когда же пришло время думать о замужестве дочерей, мать, проведя определенный отбор женихов, в конце концов выдала всех трех замуж за весьма перспективных офицеров. Думается, и сами офицеры были не против стать зятьями влиятельного адмирала Коробки, который как тесть просто обязан был способствовать их дальнейшей карьере, так как от этого зависело благополучие и его собственных дочерей. Первая из «коробок» – Елизавета – стала супругой будущего героя Наварина адмирала Александра Авинова. Вторая «коробка» Анна вышла замуж за старшего брата адмирала Михаила Лазарева – Андрея Лазарева, кругосветчика и исследователя Новой Земли и тоже впоследствии адмирала. На третьей дочери, Марфе Коробке, был женат будущий вице-адмирал Александр Алексеевич Дурасов. Таким образом, мать-адмиральша стала тещей сразу трех весьма известным адмиралов, которые, в свою очередь, женившись на девицах-«коробках», стали свояками – весьма близкими, по тем временам, родственниками. Если принять во внимание, что адмирал Андрей Лазарев имел еще и весьма влиятельного в высших сферах империи родного брата – знаменитого адмирала Михаила Лазарева (жена которого была, в свою очередь, кузиной будущего вице-адмирала Корнилова, а брат последнего был сенатором), то можно представить, какими возможностями обладал этот мощный семейный клан. Надо ли говорить, что породниться с дочерьми трех адмиралов-свояков мечтали впоследствии почти все холостые морские офицеры, вне зависимости от их внешних и умственных данных. Об этом прямо пишет в своих воспоминаниях будущий художник-маринист А. П. Боголюбов. Еще бы, ведь принятый в такой клан офицер гарантировал себе отличную карьеру!
Молодых офицеров в портовых городах всюду подстерегали хитроумные женские ловушки. Устроится офицер на квартиру к одинокой хозяйке, а она уже на него и виды имеет. Именно так произошло в 70-х годах XVIII века с мичманом П. Давыдовым. Испугавшись последствий, мичман поспешил перебраться на новую квартиру, но и там все повторилось: «…Между тем я заметил, что хозяйка моя меня любит, так, что когда у меня были гости…, она, выпивши пуншик, смелее сделалась, говоря со мной, целовала мне руки, а на другой день утром разбудила и потчевала меня кофием. Она пеклась, что у меня нет шубы, и сделала мне на лисьем меху, покрытую кашалотом».
А вот как описывает Давыдов свое сватовство в Ревеле к дочери доктора Вестенрика: «…На другой день пришли ко мне братья моей любезной, кланялись мне от нее, радовались моему приезду, спрашивали, долго ли пробуду и зачем приехал. Я отвечал, ежели, сестрица ваша не переменилась, то я приехал жениться, и на другой день я поехал к ним. Старика не было дома, мать и моя любезная приняли меня хорошо… Мы раз десять и более принимались говорить, но совсем онемели и только переменялись в лице и глазами разговаривали, посидев весьма долго, поехал домой. Я, зная угрюмый нрав старика, совсем не надеялся получить успеха, почему и просил и жену генерала Воронова, и капитаншу Верещагину, которые прежде и поехали, но никакого успеха не получили. Потом генерал назвался к ним на вечер и меня взял с собой, где я с моей любезной, хотя виделся гораздо ближе, потому что с нею танцевал, но мы представляли из себя весьма смешных, потому, что беспрестанно мешались. Но старика никак уговорить не могли, и как теперь рассужу, то он поступил весьма умно, потому, что я тогда ничего не имел, она тоже бедна, и мы были бы оба несчастны, даже нечем было бы в Кронштадт ехать, хотя нам было горько, но нечего было делать. Тут начали за меня сватать других, но я отказался и, взяв свой рундук, уехал».
Впрочем, будущий адмирал недолго переживал. Коль решение принято, то жениться все равно надо: «Потом опять случилось быть у Сахарова (сослуживец Данилова, который тоже хотел жениться, но невеста ему отказала – В. Ж), и, посидев, когда я засобирался домой, хозяйка его также шла со двора и просила меня идти за собою. Мы пошли и, идучи мимо его (Сахарова– В. Ж.) невесты, она меня зазывала туда, но, как и был в байковом сюртуке, то и отговаривался, а в сие время вышел на крыльцо зять невесты и усиленно просил зайти к ним. Итак, я вошел и, вошел в горницу, продолжал извиняться, что я не так одет, а старуха эта, нас столкнувши вместе, сказала: «Здравствуйте свояки!» Таковым действием она нас в такое привела замешательство, что мы минут десять не могли говорить ни слова, потом удивились ее поступку, который и подал ему повод спросить меня, точно ли я имею намерение жениться? Я сказал, что это правда. Позвали ее мать, которая говорила, что за дочерью нет приданного. Я объявил о себе, что и я ничего не имею, и что я пью, играю в карты и прочее, несмотря ни на что, она согласилась за меня выдать, и я согласился, спросив у невесты, назначили быть сговору в воскресенье, от которого неделя осталась до масленицы. А потому и свадьба была в среду 8 числа февраля. Я нарушил завещание моей родительницы, которая, гостив у меняв Кронштадте, приказывала, чтобы я прежде 30 лет от роду не женился. Сие завещание много, много подействовало, и я жестоко наказан за нарушение оного и самым явным образом. Целых семь лет не было у меня детей, и когда родилась первая дочь, тогда мне был 31 год от роду и другие разные горькие приключения нарушили благополучие жизни моей, которых я был весьма достоин».
Большинство адмиралов, впрочем, считало, что молодой офицер должен быть холостым, чтобы от службы его ничто не отвлекало. Но с выходом офицеров в капитанские чины к женитьбе начальство относилось уже положительно – как к средству, которое удерживает офицера от пьянств и гулянок.
При перебазировании кораблей из порта в порт не только офицеры, но и матросы часто брали с собой жен и детей. Вот как описывает перипетии перевоза своей семьи из Ревеля в Кронштадт вице-адмирал П. А. Данилов: «14 марта (1801 г. – В. Ш.) произведен в контр-адмиралы, а 1 апреля весь флот вышел. И я поднял свой флаг на корабле «Евсевий», на который я перебрался со всем домом (то есть с женой, детьми и прислугой – 5. Ш), а карету и лошадей отправил берегом в Кронштадт… Идучи с флотом, и прошел остров Гогланд, встретили густой лед, который, ударяясь в носы кораблей, оные весьма потрясал, и так как мой корабль был довольно гнил, то от одного сильного удара и выпал у него деревянный в подводной части нагель, вода начала прибывать по два дюйма в час, и я должен был скрывать оное от своего семейства. Послал искать посредством таза оною и, отыскав, заколотил оную новым нагелем. Но чтобы не случилось и в другой раз того же, я сам правил кораблем между льдинами и других в том поставил, и, таким образом, весь лед прошли благополучно и, придя на Кронштадтский рейд, встали на якорь. Я ездил с рапортом к адмиралу Макарову, потом на берег к Арине Михайловне и Надежде Григорьевне (мать и сестра жены Данилова – В. Ш.), которым я сказал, что я пришел на флоте без жены, и просил их к себе обедать. Обе согласились и поехали со мной на катере, но подъезжая к кораблю, увидели на юте оного женщин (жену и дочерей Данилова – В. Ш), тотчас закричали, что я их обманул и, таким образом, они у нас обедали, и весь день провели весело и поздно уже от нас поехали». Впрочем, так счастливо заканчивались далеко не все плавания. История прусского флота знает жуткие трагедии линейных кораблей «Ингерманланд» и «Лефорт», погибших не только со всеми командами, но и с офицерскими и матросскими женами и детьми. До сих пор у нас в стране почему-то не принято выставлять на показ самую страшную и пронзительную картину И. Айвазовского, посвященную памяти погибших на «Лефорте»: со дна моря, по уходящим в небо вантам поднимаются женщины, несущие на руках младенцев… Эта картина – единственный памятник сотням офицерских и матросских жен, разделивших со своими мужьями их судьбу…
