Тридцатые годы 19-го века ознаменовались на русском флоте появлением первых пароходов, прозванных острословами за свои длинные тонкие трубы «самоварами». И хотя линейный флот все еще радовал адмиральский глаз ослепительной белизной парусов и расторопностью марсовых матросов, наиболее дальновидные уже с интересом поглядывали на пыхтящие сажей «самовары», прикидывая, что готовит флоту завтра эта грязная диковинка?
Два флота России, Балтийский и Черноморский – как две руки великой державы. Но уж очень были не схожи они на рубеже тридцатых… Не зря, наверное, балтийцы, переведенные на Черное море, с трудом уживались на новом месте, а черноморцы, в свою очередь, под любыми предлогами открещивались от холодной Балтики. И дело здесь было вовсе не в личных амбициях. Флот Балтийский – флот придворный. Рядом министерство, столица и государь-император. Там, на Балтике, в мгновение ока, не выходя из кабинетов, можно было сделать блестящую карьеру, но так же, в одно мгновение, и все потерять. По этой причине корабли балтийские больше стояли, нежели ходили, ведь карьера делалась совсем не на них. Нетерпеливым да непоседливым давали отдушину – кругосветные вояжи. Каждый год по одному судну покидало Кронштадт, отправляясь к дальневосточным берегам. Хочешь плавать? Плавай, но с глаз долой подальше!
На Черном море все обстояло по-иному. Об экзотических кругосветках там и не помышляли, ведь море наглухо закрыто турками. За то уж плавали черноморцы в волю! Ходили в море и в летний штиль, и в зимние шторма, да не праздности ради. Черноморский флот был ответственен за Кавказское побережье. Там в горах вот уже много лет шла кровопролитная непрекращающаяся война, и моряки оказывали посильную помощь армии. Суда возили войска и припасы, поддерживали армейские батальоны на приморском направлении, высаживали десанта и перехватывали военную контрабанду. В делах этих передышки не было. Едва одна эскадры, истощив запасы, брала курс на Севастополь, как оттуда на смену ей уже спешила другая. На Черноморском флоте не было парадов и торжественных салютаций. Там шла тяжелая, черновая работа, внешне, может быть, не слишком приметная, без громких побед и высоких наград, но работа для России самая необходимая.
Окончанию службы на Балтике способствовал неприятный для Скаловского случай. Во время одного из смотров Николаем Первым кораблей на кронштадтском рейде флагман Скаловского не смог отсалютовать императору. Можно понять бешенство Скаловского и всю суматоху на корабле при неожиданном подъеме штандарта, а салютовать мы не могли вместе с другими – пушки не были заряжены». И хотя вина полностью лежала на командире корабля капитане 2 ранга Баскакове, Николай выразил свое большое неудовольствие Скаловскому. Иван Семенович, воспользовавшись моментом, стал просить о переводе на родной Черноморский флот. Николай не возражал. И на следующий год, сдав дела контр-адмиралу Хрущеву, Скаловский отправился в Севастополь.
И вот Иван Скаловский снова в родной черноморской семье. Должность ему предложили такую же, как и на Балтике, – командиром бригады линейных кораблей. Скаловский согласился без раздумий. Ведь здесь его ждали настоящие плавания, а не бессмысленные болтания в «Маркизовой луже»! Но контр-адмиралу предстояло еще одно испытание, и не в штормовом море, а на берегу в Севастополе…
В то время в городе было тревожно. Из-за чумного карантина севастопольская беднота вот уже несколько месяцев влачила полуголодное существование: через санитарные кордоны в город продукты не завозились, и люди перебивались, кто как мог. Русский народ долготерпелив, но наступает все же когда-то момент, когда и его терпению приходит конец. Настал день, когда истощилось оно и у севастопольцев, и тогда начался бунт!
Волнения охватили всю Корабельную сторону и так называемый Хребет беззакония – центральный городской холм, где издавна ютились в своих лачугах нищие и обездоленные. Недовольство началось, как это обычно бывает, с публичных поносительств начальства, затем в дело пошли камни, и, наконец, по улицам засвистали пули…
Насмерть перепуганный генерал-губернатор Столыпин созвал совещание старших должностных лиц. От армейцев был приглашен генерал Примо, от флота должен был быть Грейг, но командующий флотом поспешил дистанцироваться от происходящего и определил вместо себя Скаловского. – Скаловский.
– Вы, Иван Семенович, только что из столицы и мятеж декабристский знаете не понаслышке. Каково ваше мнение, как разогнать бунтовщиков, чтоб урок был преподан, и государь на нас не прогневался? – обратился к контр-адмиралу Столыпин.
– В делах карательных я не знаток! – отвечал тот. – Но думаю, что лучше иного будут переговоры!
– Хорошо! – после некоторого раздумья, решил губернатор. – К вам претензий у бунтовщиков не имеется, так вы к ним и поедете!
На Корабельную сторону Скаловский отправился в открытой коляске. Едва остановился на Бомборах, коляску обступила возбужденная толпа.
– Сюда! Сюда! – кричал кто-то надсадно. – Енерал прикатил! Пужать будет!
Скаловский встал на подножку. Невольно поежился под недобрым взглядом окружавших его людей, кашлянул в кулак:
– Не пугать я вас прибыл, а узнать о бедах ваших и просьбах!
Толпа тотчас буквально взорвалась криками. Люди, казалось, только того и ждали. Чтоб высказать наболевшее.
– Долго ли еще будут нас голодом морить?
– Пошто здоровых в карантинах месяцами томите?
– Отчего доктора зимой в море купаться силком сгоняют?
– Почему баб наших донага раздевают, а потом над ними гогочут?
– Все вами сказанное я передам губернатору немедля! – заявил Скаловский, когда поток претензий стал иссякать. – Думаю, он непременно накажет виновных, и должный порядок во всем наведет. Вы ж не бунтуйте, а расходитесь по домам.
Контр-адмирала провожали враждебным молчанием. В справедливость губернатора Столыпина никто не верил.
– Вот видите, Иван Семенович, сказывал я вам, что переговоры здесь никак не помогут! – недобро усмехнулся Столыпин, когда Скаловский рассказал ему о поездке.
– Но разве трудно наказать виновных в тех беззакониях. Что творились с людьми, ведь очевидно, что на Корабельной стороне голод! – наивно поинтересовался контр-адмирал.
– Я вам удивляюсь! – покачал головой Столыпин. – Непорядки у нас были и будут всегда, но исправление оных есть дело лиц чиновничьих. Согласен, что пока чумы в городе нет, что врачи переусердствовали, но ведь делали они все для пользы общей. Потому за сие их не наказывать, а награждать надобно. Что касается черни, то ослушание ее, есть не что иное, как самый настоящий бунт! Никаких переговоров более вести с бунтовщиками я не намерен, пришла пора штыков и картечи – это лучшее из всех лекарств!
– Честь имею кланяться! – сухо попрощался Скаловский.
Адъютанту он велел везти свои вещи на корабль, при этом сказал:
– Здесь нам более делать нечего! Моряки жандармам не товарищи!
А восстание охватывало тем временем все новые и новые улицы матросских слободок. В те минуты, когда в губернаторском доме совещались о том, какие меры лучше употребить на усмирение толпы, повстанцы уже во всю громили дом вице-адмирала Патаниоти. Оказавшийся там флаг-офицер черноморского флагмана, пытался, было, защитить адмиральское добро, крича:
