— Вставай! — в бок откуда-то прилетел увесистый тычок, выбив Сережика из мутного и тревожного сна. — Проклятьем, м-м, заклейменный…
Сережик резко подскочил, забыв спросонья, что хвататься теперь надо не за голенище. У костерка сидел Старый, пристроив к углям свою кружку с каким-то варевом. Приятно просыпаться даже от пинка, зная, что начавшийся день сулит тебе что-то хорошее. …Если только этот его уже не кончил…
— А этот? Ахмет, где хозяйка? Ты не кончал его?
— Ух ты, кровожадный какой. Нет, не кончал. И ты расслабься.
— Почему это? Мы его че, не будем валить?
— Мы его за пазухой носить теперь будем. С ложечки кормить и носик вытирать. На-ка. — Старый бросил на колени Сережику половину батончика. — Ты, правда, один срубал уже вчера, ну да хуй с ним. Детство твое, так уж получилось, протекает без буфета с вареньем, значит — косяка тебе не пишем. Ну, че вылупился. Давай, пей чай-то.
— Эт че у тебя, опять багульник, что ль? Ща, поссу…
Пристыженный и ничего не понявший Сережик поплелся на первый, мимо дрыхнущего с покрученными назад руками хозяйки. Прицелился, и коротко вбил носок чуть выше лобковой кости — по утрянке оно самый смак, наспал ссаки-то за ночь. Не обращая внимания на ругань Старого, проскользнул в тоннель и удовлетворенно полил ржавые рельсы, слушая захлебывающийся хозяйкин вой.
Вернулся, сел к костру, и едва протянул руки погреть, как голову бросило чуть ли не в пламя. В ушах зазвенело, и затылок словно опустили в кипяток. …Эх, пригнуться не успел, как быстро, гад, хрен среагируешь…
— Ты слышал, что я сказал за хозяйку?
— Ну… — по спокойному голосу Старого Сережик понял, что все выебоны лучше пока отложить подальше. Но грозу обнесло стороной — Старый начал просто ругаться:
— Хуй гну! Баран! Ты че, не понимаешь, что так и привалить недолго?
— Да ну, че там… — покорно склоня голову, начал технично тупить Сережик. — Пад-у-умаешь, пнул раза…
Получилось. Старый чуял лукавство, но конкретно предъявить не мог, и потому удалось отъехать выслушиванием сердитого объяснения про опасность ударов по мочевому пузырю. …Ниче, Старый уйдет, я тебе еще выпишу пару саечек…
— Иди теперь перекидывай его в сменку. А то не доведу мокрого-то. Пиздить его больше не вздумай.
Куда? — едва не сорвалось с языка, но Сережик вовремя спохватился и только кивнул, срываясь с места — сделаем, мол, не извольте беспокоиться, и с отвращением сменил штаны жмущемуся, как баба, хозяйке. Литовец, на самом деле, едва не умер от страха, когда к нему вновь спустился злобный как хорек подросток, и начал стягивать с него обувь и штаны… Во сыкло-то, а?! Что по жизни ссыт, что в штаны, у-у, блядина, все равно запорю тебя, пидораса…
16
— Когда кто-нибудь из вас последний раз видел хаслинского?
Народ молчал. Ахмет видел, что молчат из инстинктивного желания противостоять. То, что он стоит здесь и задает вопросы, в их глазах уже огромная уступка. Ладно.
— Не увидите больше. Хасли — все, зачищены, до земли. Сейчас это чмо расскажет, как это все было. Давай, бибис. Подробно, понятно, с расстановкой.
Литовец начал рассказывать, поначалу запинаясь через каждое слово. Ахмет уж собрался достать кухарь и немного поковырять ему возле уха, но внезапно догадался и потянулся собой к голове врага, распутывая нервно сокращающиеся белесые трубочки. Дело пошло на лад — рассказ пошел побойчее, оставалось только подправлять в нужную сторону. Пыштымцы слушали молча, не перебивая и даже не шевелясь. Когда рассказано было достаточно, Ахмет насмешливым «Ачу уш докладас»
[71]
прервал докладчика и обратился к мужикам:
— Вижу, поняли. Какие мысли, братва?
Сразу несколько человек мельком глянули на примостившегося с краю круглоголового невысокого парня, которому можно было дать и тридцать, и полтинник. Ахмет постарался опередить, оставляя инициативу за собой:
— Солома, народ на тебя косится. Скажи.
— Ну-к, че тут скажешь. Ты как отзываешься, друг-товарищ?
— Ахметом. Слыхал?
— А должен был? — усмехнулся Солома. — Да так, краем уха. Че-то говорили, кто медь таскал.
Повисла пауза. Оба старших сидели, словно забыв об имеющем место базаре, углубясь в какие-то воспоминания.
— Ахмет, значит. Минный человек. Ты вот че, Ахмет. Пока мы тут все до кучки собранные, ты объяви свой интерес. Зачем ты пришел, черта этого привел, зачем заставил его все это рассказывать. И как под раздачу не попал, тоже поясни.
— Тебе сдается, что эта мартышка вам тут по ушам проехала?
— Обожжи, Ахмет. Проехала, не проехала — дело шашнацатое, ответь, что спрашиваю.
— Спрашиваешь? — прищурился гость, однозначно заставляя либо уточнить, либо настаивать.
— Интересуюсь. — поправился Солома.
— Тады другое дело, брат, — резиново улыбнулся гость. — Я вернулся, и увидел здесь морг. Повезло, увел Аллах за день до того. С раздачей ясность?
— Вроде как.
— В каком роте?
— Да. Ясность.
— Ништяк. Я ушел снова. Были еще дела. Вы как раз после меня подошли.
— Ты объявляешь, что это твое? — мгновенно подобравшись, Солома коротко махнул рукой вокруг.
— Мы решим это.
— Ты объявил или нет? — Солома напрягся уже до ножей.
— Смотри, Солома. — миролюбиво ответил Ахмет. — Мы можем решать этот вопрос сейчас, а завтра зачистят Пыштым. Я пришел, чтоб этого не было. Предлагаю сперва разобраться с этим головняком, а потом решать остальные вопросы. Чтоб было понятно, я не очень рассчитываю жить дальше. Мне надо их крови.
— Зачем тогда намекаешь, что я в твоем сижу?
— Это по справедливости. Я че, лашкамой тут, кочумать?
[72]
Кирюха из моего Дома вышел. На раскрутку мой патрон брал, колхозников я ему слил.
— Что, и очевидцы есть? Обосновать можешь? — продолжал буровить Солома.
Но от этой, отдающей гнильцой подачи, по мужикам пронесся легкий гул неодобрения. На самом деле, какие еще очевидцы, когда они сами, задыхаясь, вытаскивали их отсюда крючьями.
— Обсмеешься — есть. Пацан, что при помойке
[73]
базарной шнурковал. Колхозник, у которого Кирюха брал бациллу. Не горячись, Солома. Я не сказал — дай. Мы люди, и поэтому, как людям положено, сядем и поговорим, когда это будет надо. Сейчас как брата прошу — отложи этот вопрос.
