Вернувшись со второй емкостью, Ахмет заметил, что на плац выползли все и теперь молчаливо наблюдали за его действиями. До него не было дела лишь сидящим в ряд на крыльце пулеметчикам: кто-то перетягивал им руки, фиксируя к каким-то дощечкам.
Еще он заметил, что люди в отходняке, какой бывает после не самого тяжелого боя, когда люди еще не превратились в ни на что не реагирующие манекены, но уже ничего не соображают и готовы без эмоций прострелить башку повару, плеснувшему мимо котелка, или сесть и заплакать прямо посреди расположения, никого не стыдясь.
Поливая скользкую массу, Ахмет уголком глаза следил за Серегой с тремя авторитетными семейниками, отделившимися от остальных и припершимися к куче с явным намерением что-то перетереть.
…Х-ху… Фу, как воняет, а. Хуже кровищщи. Ну, и че дальше-то? Кому стоим, братъя-акробатья? Или че, свежим воздухом подышать пришли? Ну стойте, хули. Место не куплено… Так, куда остаточки? А вот сюда…
Когда в емкости осталось два-три литра, Ахмет, оскальзываясь и балансируя на мягком, вылез и поставил емкость на снег, ушел в ближайший модуль и вскоре вернулся с нарядным чехлом от матраса, набитым попавшимся в модуле тряпьем. Вылил в чехол остатки, потоптал, чтоб пропиталось, зашвырнул на шуршащую и стонущую кучу вторую емкость.
Оглянувшись по сторонам, ничего подходящего на роль палки не нашел. Поднял со снега винтовку и поджег нелепый тряпочный куль, подвесив на винтовочном стволе. Начало коптить, видно, среди тряпья попалось много синтетики. Немного подождал, пока не затрещало, размашисто покрутил на стволе — и, едва куль с ревом выпустил тускло-оранжевое коптящее пламя, запустил огненный шар в центр ковра из едва заметно шевелящегося месива.
Не дожидаясь, пока разгорится, Ахмет бросил винтарь обратно к трупу Райерсона, вернулся на крыльцо и тяжело опустился на ступеньку, копаясь в кармане, — все. Теперь все. Бобик сдох. Покурить да пойти; пора. Роздано все. Мои мертвецы могут теперь ходить не опуская глаз — сейчас огонь разгорится, и в нижний мир свалится целый батальон ответки, выставленной за их смерть. Что мог, то сделал. Спите спокойно.
Пыхнуло, над оставшимся куском крыши взвился багровый язык. Из пламени понесся дружный визг. …Откуда че берется, ишь ты. Вроде три 12,7 по вам долбило, ан ни хуя, много живых-то. Сроду б не подумал… — усмехнулся человек, выпуская пышный на морозе дым и прислушиваясь к захлебывающемуся визгу из жадно трещащего пламени. — …Мои тоже визжали, когда им выжигало мозги вашей ебаной элетрической хуетой. А вы сидели в теплых вагончиках и жрали пиво. Вы заставили моих умереть — это хуй с ним, война, бывает. Если бы их просто убили, то и я бы вас просто убил. Но вы заставили их визжать перед смертью, а они этого ну никак не заслуживали. Они были людьми, а не мусором, как вы. Теперь ваша очередь визжать, твари. Так что давайте погромче, а я послушаю…
— Слышь, Старый. — От народа отделился Сытый и подошел поближе к зачарованно смотрящему на огонь Ахмету. — Мы… Ну, короче, ты перебарщиваешь. Так не воюют. Нельзя так.
— А я не воюю. Я убираюсь, — обернулся Старый, и мужика, только что принявшего на душу полсотни покойников, ощутимо повело: из глаза Старого его окатило всем, чего Сытый успел перебояться за всю жизнь. — Ты понял, сынок? На моей земле грязь. Я ее убираю, — Ахмет помолчал, удержав на языке простое объяснение, которое людям, живущим человеческим, приводить бессмысленно. — Воюют с людьми.
— Че теперь, и этих живьем сожжешь?
— Кто хочет, идите да дорежьте. Мне похуй.
Серегины семейники стояли, мрачно глядя по сторонам. Никто не дернулся, и Ахмет, стараясь придать голосу нейтральное выражение, бросил:
— Че, неохота? Тогда не ебите мозги.
— Может, тогда и этих сам кончишь? — уже не скрывая страха и ненависти, спросил Сытый, кивнув на неспокойно лежащую шеренгу. — Раз уж тебе все похуй?
— Давай я кончу, — безразлично согласился Старый, и парня отчетливо передернуло.
— Только не здесь. Выведи, — процедил подошедший Серега, сдерживая желание поднять винтовку и прострелить эту одноглазую башку с нечеловеческим глазом, в котором слишком уж хорошо отражается пламя. — Пошли, Сытый, ну его. Пусть че хочет, то и делает.
Раздавая приказания, возясь с обезручевшими пулеметчиками, Серега с трудом удерживался, чтоб не обернуться и не поглядеть на Старого, подымающего пленных и притворно сердитым гавканьем строящего их в колонну по два. Глянул только тогда, когда скрип снега под ногами колонны замер где-то среди модулей, по ту сторону плаца. В горле немедленно вырос колючий кулак, и Серега сорвался с места, на ходу крикнув недоуменно вскинувшимся семейникам:
— Отойду на пять минут. Провожу…
Пробежавшись до края модульного городка, Серега догнал медленно ползущую колонну. Заслышав его шаги, Старый рявкнул на пленных и встал, непроницаемо глядя на запыхавшегося Сережика.
— Ты че?
— Я… Ну, проводить тебя немного… — неожиданно для самого себя сказал Серега. — Мало ли че…
— А. Ну, проводи. Если есть тако желанье. Че там, здорово пацаны переломались?
— Токарь хуже всех. И пальцы, и обе кисти вдобавок. Как стрелял, хуй его знает.
— Он твердый пацан, Сереж.
— Только сыкловитый больно…
— Ну, у каждого свои тараканы. — Сереге показалось, что Старый имеет в виду и себя и мягко пеняет Сереге за его нетерпимость. — А вообще, молодец, что догнал. Я тут забыл тебе кое-что сказать.
— Старый, я не…
— Обожжи. Дай сказать.
— Ладно, все.
— Сереж, у этого, Иудушки нашего, — Ахмет махнул стволом в сторону оставшегося позади плаца, имея в виду труп аэнбэшника, и Серега понял, о чем речь, — по карманам прошвырнись. Еще. В двух проходах от угла, третий по леву руку, такой же домик. Там двое. Еще с десяток в подвале, там, где ты караул грохнул. С теми поаккуратнее, это солдаты, сперва гранатами их. Обязательно гранат найди. Два километра в ту сторону — расположение, должны стоять такие же частники, как вчера, колонна-то, не забыл? До взвода. Че у них щас там, я не чую. Если шуметь не будешь, к вечеру сами придут. Где встречать, думай сам. Понял, все?
Ну почему всегда так? Почему ничто хорошее даже на минуту не задерживается на свете! А говну и крови — наоборот, конца-краю не видать… Ведь этот мужик, который, считай, минимум трижды сделал так, что Серега теперь живой, от которого он никогда не видел ничего, кроме хорошего, сейчас уйдет и никогда не вернется — Серега ясно чувствовал это. Ну зачем, зачем он становится каким-то… хуй его знает, что это, но такого его все боятся и хочется поскорей пристрелить, когда отвернется. Ведь может же он быть нормальным, как всегда! Вот сейчас, хотя бы. Ну зачем…
— Да. — Серега стоял перед Ахметом, силясь затолкать обратно лезущий из горла комок. — Понял. Спасибо, Старый.
— Держись, щегол. Не ссы никого. Давай. — Старый отвернулся и поплелся за тронувшейся колонной, смешно переваливаясь с ноги на ногу.
