— Старый! — не выдержал Серега, и от принятого решения сразу стало немного легче. — Погодь! Я с тобой!
Поравнявшись со Старым, Серега поплелся рядом, отбрехиваясь от укоризен за оставленных без команды семейников.
— А, это. Еще знаешь че, пацанам твоим жопу подтирать никак будет, а кого просить… Токарь вон точно не станет. Ты это, скажи, чтоб доску обстругали и на козлы у очка ее. Мы так делали раненым. Тряпку кинут, он жопой поелозит, и рук не надо. Хуево напрягаться, просить кого-то.
— Обязательно. Спасибо, Старый. Я б хуй додумался…
— Думай о людях, щегол. Тогда не сразу пристрелят. Смотри, чтоб обстругали хорошо. Стеклышком лучше…
— Ладно… Э, вы че, суки! Э!!!
Растянутая глиста колонны остановилась, сморщившись в сокращающуюся кучку — было видно, как пленные пытаются покинуть первый ряд, не желая попадаться на глаза поднявшим стволы конвоирам. Зато кто-то покинул строй, размашисто растолкав мешающих выйти. К конвоирам решительно направлялась баба с прической совсем как у когда-то мелькавших в Городе панков — кровь склеила ее длинные волосы в какое-то невообразимое сооружение.
Сережик упреждающе поднял винтовку в лоб чокнутой, но Ахмет опустил его ствол — баба не дурила, она вполне нормально свихнулась. Он ясно чувствовал, как превратившиеся в один организм пленные замерли в ожидании развязки, как хищно их внимание ловит нюансы реакции конвоиров. Баба, направлявшаяся к ним с безумной улыбкой, была бы смертельно опасна, будь Серега сейчас один. Такой вполне под силу убирать пули со своего пути, а в ближнем бою с безумицей у Сереги шансов нет. Сияющие безумием глаза бабы красноречиво свидетельствовали о том, что сейчас Сереге пришлось бы бороться с человеком, открывшим в себе неизвестное, у баб оно открывается легче; особенно когда кто-то трогает их детей. Да, человек, какой бы он ни был, все-таки самое опасное творение природы, и нельзя спускать толпу со сворки, показывая ей такое. Такое надо ломать, тут же, не теряя ни секунды, забивать еще глубже, чем было до.
Хотя пленные вообще не при делах. Что они — так, кучка еще не убитого мяса. Это не они действуют сейчас, ими орудует, как пешками, нечто гораздо большее. Это Мир. Сила, поделившаяся с тобой своей частью, никогда не перестанет пробовать тебя на излом — и это всегда будет начинаться вот так же безобидно. Стрелять — слабость. Если толпа почувствует, все может перевернуться в одно мгновенье, у толпы нет памяти, ее надо побеждать всегда, каждым движением.
…Ух как мы сверлим то… Крута, крута. Однако поздно, подруга, тебе к стенке пора… — Ахмет отделился от Сереги и незаметно обтек размашисто шагающую бабу слева, выставив руку поперек, чуть ниже шеи. Бабу снесло, как кеглю. Не давая очухаться, Ахмет крепко взял ее за липкий хрустящий ворот и быстрым шагом поволок в сторону кучки замерших пленных, с трудом преодолевая сопротивление глубокого снега. Остановившись в четырех-пяти шагах, Ахмет обвел взглядом их грязные лица, стараясь воткнуть взгляд в каждый широко распахнутый глаз.
Баба тем временем поднялась на четыре кости и замерла, словно раздумывая, впиться ли зубами в соблазнительно близкую голень врага или все-таки подняться и разорвать ему горло ногтями. Какое она приняла решение, узнать никто не смог — приклад кургузой винтовки вбил ее обратно в снег. Внимательно глядя на толпу, Ахмет перехватил винтарь двумя руками и принялся мощно долбить в район утонувшей в снегу башки. Вякнуть она успела только раз, утробно взвыв после первого попадания, на втором в снегу что-то глухо треснуло, и каждый следующий удар сопровождался все более сочным хрустом и чавканьем. Толпа, отступая с каждым ударом, сбилась в тесную группу, хоть никто больше и не старался спрятаться за соседа.
— Ком, суки, — угрожающе каркнуло существо, и пленные почти побежали и больше не пытались даже оглядываться.
Что Старый вновь стал таким, Сережик понял даже со спины: Старый не шел, а тек над снегом. Сохраняя четкость очертаний от пояса и выше, он потерял ноги, они казались мутным серым облачком, упрямо не дающим себя рассмотреть. Нет, следы оставались абсолютно нормальные, но Серега чувствовал, что что-то не так: взгляд стекал с маячившей впереди фигуры, словно на Старом исчезли неровности, ранее позволявшие взгляду цепляться за него и рассматривать.
На краткий миг Серега догадался, что смотреть — это тоже ни фига не просто, совсем как дышать. Чтобы вдохнуть и выдохнуть, тело проделывает такую сложную последовательность движений, что иногда, когда осознаешь, становится страшно — вдруг получится какая-нибудь маленькая, но сбивающая весь этот сложнейший порядок ошибка, и от этого весь огромный, сильный и хитрый человек окажется слабее мошки и беспомощно умрет.
Со зрением выходило то же самое. Тело Сереги поняло, что рядом есть целый мир, безбрежный и смертоносный, который тело до сих пор не замечало, смутно подозревая за мутным стеклом собственной слепоты лишь те фигуры, что приближаются к этому стеклу вплотную. Самое плохое, что об этих загадочных существах Серега совсем ничего не знал. Разве мало что значащие слова. Взять ту же Рыжую, о которой голове не было понятно ровным счетом ничего.
Тот факт, что, оставаясь невидимыми и недоступными, Они легко прикасаются ко всему на нашей стороне, напугал Серегу. Напугал не просто, а понастоящему: ведь Старый явно был Оттуда. Выходило, что он совсем не зря стал звать про себя Старого Этим… Может даже, что никакого Старого и нет и Кто-То Оттуда просто притворяется им. Тогда получается… — продолжить рассуждение было страшнее, чем играть со взведенной противопехоткой. Сереге казалось, что он падает куда-то внутрь себя, скользит во внезапно обернувшееся бездонной пропастью собственное нутро.
Чтобы как-то это остановить, он рванулся за Старым в попытке убедиться, что он все-таки не один из Этих, не грозное нечто из-за мутного стекла, разделившего надвое Серегин мир.
Но ближе оказалось еще хуже — догнав, Серега обострившимся вниманием на секунду сумел преодолеть маскарад и почуял, что заглядывает за декорацию — под рваной телогрейкой, из-под которой виднелась контрастно свеженькая натовская разгрузка, крутился какой-то непредставимо огромный водоворот, серебряный, черный и фиолетовый одновременно. Облившись холодным потом, Сережик выкатил глаза и остановился — разум его не мог принять увиденного, и ему потребовалось какое-то время, чтобы убедить себя единственным доступным человеку приемом — ничего не было. Мне показалось. Да, мне просто показалось, вот и все.
— Ты че, Сереж?
— Я… — выдавил белый Серега, но все же продолжил, чтобы не молчать: — А мы куда, Старый?
— На карьер.
Шагая за остро воняющей страхом толпой, Ахмет внезапно, на полувдохе, ощутил сокрушительный удар пустоты, мгновенно вытянувший его в морозную тьму, в которой мы все от рождения плаваем крохотными теплыми каплями. Дух перехватило, и сердце, трепыхнувшись, пропустило пару тактов, так что ему пришлось приложить изрядное усилие, чтоб не сбиться с шага. Бестолковая карусель никому не нужных событий, вертевшаяся перед его глазами с того самого дня, когда он вернулся в свой Город, куда-то исчезла — будто ее и не было.
