Он потерял Анну. Или, точнее, она его отвергла, причем отвергла открыто. Осознание этого давило ему на грудь, словно огромный валун, и в то же время жгло неугасающим огнем. Макс даже не представлял, что ее отказ так мог ранить его.
Что самое плохое, он не мог просто забыть об этом отказе, он не мог взять и сказать: «И черт с ней. Черт со всем этим».
Это сводило его с ума. Как она могла предпочесть уединенную жизнь жизни с ним? Как могла женщина рассуждать о смелости и приключениях, а затем забыть обо всем и спрятаться в коттедже?
Что, черт возьми, она будет там делать? Целый день вышивать? Она собирается провести всю оставшуюся жизнь в прогулках по окрестным полям, за книгами и пяльцами, в компании своры собак и стареющей гувернантки, или…
Макс нервно поерзал в кресле, поняв, что, по сути, вспоминает то, чем Анна занималась в Колдуэлле. Те дела, в которых он составлял ей компанию или с удовольствием наблюдал за ней во время этих занятий.
Он попытался отбросить эту мысль в сторону и сосредоточиться на злости, но часы и дни, проведенные с Анной, заполняли все его мысли. Она выглядела довольной, сидя вместе с Лилли за вышивкой в гостиной, и в библиотеке с книгой в руках, и совершенно счастливой, гуляя с ним по лесам и полям.
Макс с неохотой обратился мыслями к Лондону. Это было не впервые. Десятки раз он представлял Анну в городе: в своей постели, утром за завтраком, когда ранние солнечные лучи пробиваются сквозь занавески; представлял ее хозяйкой званого обеда или салона, заполненного поэтами, художниками и учеными, тщательно подобранными мужчинами и женщинами, которые оценят ум и образованность Анны. Одним словом, он представлял ее в своем Лондоне, в том мире, который хотел подарить ей.
Макс вынужден был признать, что он не так много размышлял о том Лондоне, которого боялась Анна, и о тех последствиях, которые, как она считала, были неизбежны. Не раз она спорила с ним, доказывая, что не сможет жить в Лондоне, не привлекая недобрых взглядов и не вызывая досужих разговоров, и все же иногда он представлял ее в тех ситуациях, когда ей, возможно, пришлось бы выносить эти взгляды и пересуды.
Он заставил себя представить это сейчас – каждую поездку на Бонд-стрит, каждую прогулку в Гайд-парке, каждое посещение театра, и даже обычный выход из дома грозил превратить ее в мишень насмешек и презрения. Он мысленно представлял Анну в обычной, по его мнению, лондонской жизни и видел, что она перестала улыбаться, стала холодной и отчужденной и, чтобы спасти свое самолюбие, вновь надела маску Ледяной Девы.
Макс выругался, поскольку теперь его гнев был направлен против себя. Анна действительно будет несчастна, живя в Лондоне. Она будет чувствовать себя в ловушке, точно так же как и он, став сельским джентльменом.
Проклятие, ему стоило прислушаться к ее словам. Ему надо было как следует обдумать доводы Анны, вместо того чтобы убеждать ее, что он лучше знает, что ей необходимо.
Свобода. Они просто предпринимали разные шаги для ее достижения.
Он окунулся в жизнь полусвета и спокойно принял осуждение и презрение высшего света. А она просто отвернулась от этого общества.
Были отрицательные стороны в обоих подходах, и было бы верхом самоуверенности полагать, что его подход лучше и является самой короткой и единственной дорогой к счастью. Их счастью. Потому что было ясно, что ни один из них не счастлив сейчас.
И было высочайшей глупостью ожидать, что всего за несколько недель она освободится от своих страхов и сомнений, родившихся за время ее жизни в Андовер-Хаусе, только потому что он сказал, что ей следует это сделать.
«Я мог бы и у дьявола выторговать его хвост».
Анна была права. Мужчины чрезвычайно самоуверенные создания.
Но как ни странно, чем больше он прокручивал в голове все эти мысли, чем больше понимал, каким недальновидным был, тем больше крепла его надежда, что еще не все потеряно.
Надежда должна быть. Он должен все исправить. Что толку от осознания своей неправоты, если не можешь все исправить?
Какой смысл был в его жизни вообще, если он не сможет вернуть Анну?
– Стой! – Он забарабанил по крыше. – Стой, черт побери! Поворачивай назад!
Анна смотрела в окно экипажа на мокрый и унылый сельский пейзаж, который представал ее взгляду.
Она нетерпеливо смахнула слезу, скатившуюся по щеке. Казалось, что уже выплаканы все слезы после того, как бо́льшую часть ночи она провела, рыдая в подушку. Однако вид из окна экипажа был размытым, и не из-за сумеречного света пасмурного дня и робкого дождя, стучавшего по крыше, а из-за кажущегося бездонным горестного резервуара, содержимое которого находило выход в слезах.
Ей хотелось повернуть экипаж обратно. Но в этом не было смысла, ведь Макс уже уехал в Лондон. Он покинул поместье в тот момент, когда она прощалась с Хаверстонами.
Покидать их было так же тяжело и мучительно. Люсьен и Гидеон всячески пытались убедить ее остаться, позволили уехать только после того, как она дала им тысячу обещаний регулярно навещать их и часто писать и согласилась принять огромную сумму. Однако боль прощания с ними не шла ни в какое сравнение с болью расставания с Максом, так, наверное, не чувствуешь боли от сильного пореза, оказавшись в огне пожара.
Анна смахнула еще одну слезу, вздрогнув, когда экипаж тряхнуло на дорожной выбоине.
Не таким должно было быть расставание с Максом. С самого начала она знала, что они не могут быть вместе, так почему же она оказалась столь неподготовленной к печальному исходу? Почему так ужасно прошло их расставание?
Наверняка что-то можно было сделать по-другому, что позволило бы им остаться друзьями. А теперь от него не будет ни словечка, ни письма, не будет и его посещений. Не будет того Макса, который подарил ей Гермию.
Анна решительно покачала головой. Это даже к лучшему, что их расставание было быстрым и окончательным. Что могли принести новые встречи, кроме мучений? Какая глупость думать, что они, перестав быть любовниками, могут остаться друзьями так же просто, как дама после бала меняет бальное платье на старую ночную сорочку. Невозможно с легкостью менять свои чувства ради удобства и безболезненного расставания.
Если бы это было возможно, она бы никогда так сильно не влюбилась в Макса. Прерывисто дыша, Анна смахнула еще одну слезу. Она любит Макса. Поразительно, как легко далось ей это признание, как признание того, что у человека есть легкие и сердце. Потому что в глубине души она всегда понимала, что любит Макса. Одновременно знала, что в конечном итоге это ничего не изменит.
Любовь не относится к числу жизненно важных органов. Без нее можно прожить. Несомненно… или может быть.
Анна не знала, сможет ли прожить без любви. Ощущение было, словно у тебя отняли что-то жизненно необходимое – вырвали прямо из груди.
И в то же время благоразумная, прагматичная ее часть настаивала, что только любви недостаточно, остальная часть – мучительная пустота в ее груди – требовала объяснения, почему так не может быть?
