«Теперь я должен пойти к Сусанночке», — подумал он.
Но сердце залилось мучительно, горячо и тяжко кровью. Он стоял, пошатываясь, точно пьяный. Руки и ноги ослабли. Он живо представил душную спальню и то, как он войдет, не зная что сказать. Сделалось страшно. И тогда, следя лишь за своими действиями, но внутренне обезволенный, он спокойно повернул к двери, подумал и, сообразив, возвратился, чтобы пошарить за шкапом. Там он нащупал завалившийся и уже пыльный стек. Вынул его и тщательно вытер платком. Прислушался, не идет ли Василий Сергеевич. Но никого не было. Даже Гавриил спал в своей каморке, умаявшись за день.
Нагнув голову, он вышел в дверь и, шагая сразу через несколько ступенек, побежал вниз по лестнице. И сразу руки и ноги налились упругим и страстным напряжением. На улице в лицо ударила бодрая свежесть.
«Да, но ведь я же уничтожил конкурсный проект», — подумал он весело.
И все потонуло для него в звонких и таинственных очертаниях этой необычайной голубой ночи.
XXXVII
…Утром он механически вставил плоский ключик в узкую скважинку и повернул английский затвор. Он помнил упругое сопротивление пружинки и то, как беззвучно приоткрылась дверь. Первым он увидел Гавриила. Тот поглядел на него испуганно и удивленно, но тотчас по привычке подскочил, растворил дверь и принял из рук фуражку.
— Что барыня? — спросил Колышко не глядя.
— У них сейчас доктор, — сказал Гавриил уклончиво.
Колышко усилием воли постарался представить себе, что произошло в его отсутствие, но воображение действовало тяжело.
«Я никогда не желал ей зла, — подумал он о Сусанночке. — Я готов принести какую угодно жертву, но я хочу остаться свободным».
Он прошел в кабинет и тупо сел к столу. Он понимал, что теперь уже порядок событий располагается помимо его воли. Они сменялись быстро, точно в кинематографе. Это было необычайное чувство. Действительность оторвалась от него и двигалась по собственным законам. Так, вероятно, бывает после того, как мы умрем.
О Вере (которая была опять Нумми) он не думал. Это была отчетливая ступенька к новому, никогда раньше неизведанному. Он только не знал, ступенька вверх или вниз. Но и это было все равно. В безумии не следует останавливаться на полдороге. Он жил, утратив привычку размышлять. Руки его еще сохраняли аромат амбры. Тоненький звон колокольчика мелодично стоял в ушах. Еще он помнил смутной, осязательной памятью прикосновение к легким одеждам и трепет живого и хрупкого тела. Мускулы его сладостно напрягались, и кровь мучительно и жарко приливала к голове и сердцу.
С шумом распахнулась дверь, и вбежал Василий Сергеевич.
— Ага, — сказал он, — явился…
Он подошел и, выставив глупо живот в расстегнутой жилетке, из-за которой выглядывала голубенькая холстиновая рубашка, уставился на Колышко. Вид у него был чрезвычайно самостоятельный.
— Хорош, хорош! — покивал он головой.
Глубокое падение Колышко, видимо, доставляло ему полнейшее удовольствие.
— Во-первых, поздравляю: леса сегодня в три часа ночи рухнули.
Колышко с любопытством посмотрел на него.
— Да?
Он потянулся за ящиком с сигарами и протянул его Василию Сергеевичу.
Тот язвительно выбрал сигару.
— Этого вам мало? Сусанна Ивановна чуть было не посрывала с себя повязки. Это два. Доктор сидит здесь с двух часов. Вы еще скажите мне спасибо: я как предчувствовал и солгал ей, что у нас несчастье на постройке и возня с полицией. Она успела только разорвать верхний бинт. Температура поднялась, и всю ночь бредила.
Он долго качал головой.
— А это зачем вы сделали?
Он показал руками, как рвут бумагу.
— Да вы не слушаете… Пьян?
Он пошевелил Колышко за плечо.
— Я трезв, — сказал тот.
— Вы грешным делом не спятили?
Колышко молча закурил сигару, потом, не отвечая, поглядел в лицо Василию Сергеевичу. Но лицо у последнего было хотя обиженное, но в то же время скорее сочувственное.
— Черт вас знает! — сказал Василий Сергеевич. — Зачем вы столько наблудили?
— Можно войти? — спросил осторожно слащавый голос Цигенбока, и в дверь просунулся край его лохматой по бокам и лысой посередине головы.
— Пожалуйста! — сказал Колышко и встал.
Лицо Цигенбока улыбалось, показывая, что все это он предвидел, и, вообще, ничему не удивляется.
— Ну-с, — сказал он, принимая сигару, — все идет так, как идет. Впрочем, вы сделали хорошо, что наконец показали глаза. Как ваш дом?
— Благодарю вас, — сказал Колышко. — А как больная? Могу к ней пройти?
— Предупреждаю: ей говорить нельзя.
Колышко быстро вышел из комнаты. Он не знал, что скажет Сусанночке, но почему-то чувствовал, что не станет лгать.
Дверь в ее комнату была полуоткрыта. Пахнуло спертым, теплым и густым запахом спирта. Он переступил порог и встретил упорный взгляд Сусанночки. Голова ее еще ниже зарылась в подушки. Сестра милосердия поздоровалась и вышла.
— Ты был у нее? — спросила Сусанночка.
Он молчал. Она вытерла запекшиеся губы платком. Лицо ее было желто, но под глазами горели два пятна.
Сусанночка перевела глаза на потолок, точно превозмогая боль; потом опять живо уставилась на Колышко.
— Спасибо, — сказала она с перерывами, — что не лжешь…
Приложив платок к глазам, она стала трудно и быстро всхлипывать. Он стоял не шевелясь. Он удивлялся сам своему душевному безразличию. Он знал, что это плачет Сусанночка, и вместе с тем чувствовал себя так, как будто это плачет какая-то совершенно посторонняя для него женщина.
Сусанночка отняла платок от глаз.
— Ты, Нил, поступил хорошо, — сказала она. — Я тебе за это только благодарна. Но… уйди.
Она отвернула лицо к стене. Руки ее пришли в быстрое движение. Она шарила пальцами вокруг талии и вокруг шеи. Он понял, что она ищет концов повязки. Найдя то, что ей было нужно, она дернула тесемку и потащила за конец марлевый бинт. Колышко продолжал не двигаться.
— Еще просьба, — сказала она и вдруг на момент прекратила свою разрушительную работу. — Позови ко мне Зину. Пусть приедет скорей, скорей… Иди.
Он тихо вышел, видя, как опять быстро замелькали ее руки, и тело то выгибалось, приподнимаясь, то опускалось.
Не взглянув на доктора, он подошел к телефону и вызвал Зину.
— Сусанночка вас просит немедленно приехать.
— А что? — спросил холодный голос Зины.
— Я передаю ее просьбу. Ей плохо, — прибавил он.
— Да? Но я еще даже не одета… Впрочем… Я сейчас приеду.
